Сергей Микулик – легенда российской журналистики. Он стал известен на всю страну, когда во второй половине 80-х провел расследование массовой гибели болельщиков в «Лужниках» на матче «Спартак» – «Харлем». Затем он входил в команду, запускавшую «Спорт-Экспресс», и работал в самых разных медиа – от «Футбол-Ревю» и «Моего футбола» до газеты «Газета» и журнала The New Times. Теперь истории Сергея можно почитать в его телеграм-канале «Пока при памяти».
Большая часть жизни Микулика связана и с советским баскетболом, за которым он наблюдал с самых выгодных позиций.
Ниже не просто интервью, а собрание незабываемых историй, позволяющих с головой погрузиться во времена противостояния «Жальгириса» и ЦСКА и побед сборной СССР на чемпионатах мира, Европы и Олимпиаде-88 в Сеуле.
Вот только некоторые:
• как Александр Гомельский совместил систему штрафов и поощрений в цветном телевизоре;
• как Ткаченко и Панкрашкин поезд тормозили;
• насколько в Литве уважаема собака Сабониса;
• почему у сборной США не было шансов против Александра Белова;
• почему Юрий Корнеев не сбежал в «Бостон»;
• зачем ЦК КПСС Казахстана требовал разрешить баскетболистам играть с тросточками;
• о чем говорили в тайм-аутах ленинградского «Спартака»;
• и что такое «Жаль, ЦСКА»?
Журналистика или 731 рубль
– Вы вернулись из армии и решили стать журналистом?
– Я всегда хотел. Но меня папа отговаривал страшно, потому что журналист – это не профессия.
Сам он сумасшедший болельщик «Динамо» и до сих пор живо интересуется в свои 83 года. Он мне показывал «Советский спорт»: «Ты проучился с первого класса по десятый, а здесь все время примерно одни и те же фамилии. Никто из них никуда не делся. Где ты себя видишь? 20 человек работает со всей страны».
Я сдуру его послушал, полез в технический. У меня мама была геологом, пошел на геологический. Не получалось: я перевелся с геологоразведочного на геодезию и картографию.
Но у меня все мысли были только о том, как Олимпиаду посмотреть. И в итоге я из-за нее пролетел.
Навоевавшись, я на все плюнул и пошел в гуманитарии.
Поступил на филфак. Практически одновременно ходил на курсы рабочих корреспондентов при МГПИ имени Ленина. Там мне дали документ с отличием. Это единственный мой документ об образовании. Довольно рано начал работать в «Московском комсомольце». Это оказалось значительно интереснее филологии, так что перевелся на вечерний, но до полноценного диплома не дотянул. Потом меня взяли в «Смену», уже на серьезные деньги.
Есть у меня любимая история.
Мне тогда твердили: «Ты будешь получать копейки». Тогда как раз был вариант прорыва для учителей: им жестко подняли гонорары за проверки тетрадей, за факультативы… Приехал человек постарше нас лет на пять, который уже работал учителем русского языка и литературы в школе, и рассказал, что получил за два месяца отпуска 731 рубль. Это были нереальные деньги.
А я уже намылился в сторону спорта. Попал в журнал «Смена» в отдел писем. Фактически никем. Не помню, какую это давало зарплату.
Это был 86-й год, шел чемпионат мира по футболу в Мексике. Меня попросили придумать конкурс для болельщиков. Тогда письма считались лакмусовой бумажкой для обратной связи с читателем. Я придумал 5 вопросов на эрудицию, 5 вопросов на прогноз. Проверка письма стоила 10 копеек, писем пришло несколько тысяч. Там обещали разные призы, от годовой подписки до стикеров. Люди были азартные, очень любили подарки. Проверка нескольких тысяч писем дала мне порядка полутора тысяч рублей.
Это была отправная точка. Если прорвешься, то что-нибудь придумаешь. Образование отошло на второй план…
1972-й и олимпийские чемпионы
– Почему баскетбол?
– Сам пытался играть. Даже неплохо получалось. Совпало невероятным образом: грянул 72-й, и около дома открылась СДЮШОР Советского района. Как сейчас помню все эти ощущения, визг Нины Ереминой: «Все… Все проиграли, такую игру, как же так?!»… И потом: «Мяч у Белова»… и все что дальше.
Тренировал меня легендарный Юрий Иванович Корнеев, заслуженный мастер спорта. Дрессировал года два. Потом так получилось, что мы вернулись после каникул: все выросли, а я – нет. Я стал пятнадцатым в шеренге и понял, что мне их не перепрыгнуть. Играл я легкого форварда, а тут стал не пойми кем. Данных для разыгрывающего у меня не хватало. Тогда это был психологический удар: я понял, что здесь, видимо, не попрет. Он мне говорил: «Я тебя не выгоняю, ходи, играй дальше, вдруг вырастешь на следующий год». Но меня настолько это ударило: тебе горшки ставят те, кого ты вчера перелетал. Так мне было обидно, что с баскетболом я закончил.
– Чему научил Корнеев?
– Юрий Иванович же мог даже на ту Олимпиаду поехать. Он ровесник Вольнова. Так что у нас уже осенью был профессиональный разбор того матча: кто, чего и как.
Потом нас возили на матчи и каждый должен был следить за игроком своего амплуа
Помню, были на матче «Динамо» – «Калев». За «Динамо» играл Сан Саныч Болошев, за «Калев» – Яак Салуметс. Салуметс – центровой чуть поменьше ростом. Корнеев спрашивает, что понравилось, что – нет. И вот по центровым кто-то докладывает. А Юрий Иванович говорит: «Да нет, вы ничего не поняли. Салуметс лучше, потому что он злой, он выгрызает мячи, бьется, толкается. Надо злым быть, а Болошев – флегма, что он там, стоит этот Болошев. Салуметс просто палец сломал, он должен был Олимпиаду ехать, никакого Болошева там быть не было».
Но, когда мы ездили на ветеранские матчи, то они с Болошевым всегда селились в одном номере, всегда пили одни и те же напитки, пели одни и те же песни.
Детский тренер – это особый дар. У Юрия Ивановича, великого игрока, он не особенно наблюдался. Он нам кидал мяч и злился, когда мы что-то делали не так.
Хотя спортшкола Советского района была продвинутая в плане инвентаря: там были особенные мячи, пониженные щиты, пусть и в недостаточном количестве. Ребенка ставят на линию штрафных и требуют выполнить 30 бросков: у тебя руки начинают болеть страшно. Едешь домой на трамвае и сумку еле держишь.
Когда я познакомился с Владимиром Петровичем Кондрашиным, он мне рассказывал, что все время из Америки таскал любой нестандартный инвентарь – мяч полегче, мяч потяжелее.
Помните «Движение вверх»? Они проходят таможню – и там у кого мохер, у кого джинсы, у кого литература запрещенная, и один Машков идет с легкой сумочкой. Ничего не имею против художественного вымысла, но согласитесь: если бы люди получше владели матчастью, то знали бы, что у него был самый большой баул, потому что он вез все эти мячи, литературу сгребал… Можно было сделать кадр, как таможенники уже потирают руки, а там из книг не библия, а из материала, который можно было продать – нестандартные мячи.
– Правда, что Корнеев мог сбежать?
– Когда Могильный только сбежал, я Корнеева спрашивал: «Юрий Иваныч, а у тебя такие варианты были?». Рассказывает. 1962 год, город Бостон. Перед тем турне Корнеев поругался с руководством московского «Динамо», где тогда играл. На него сразу вышли грузины из Тбилиси, предложили 800 рублей в месяц, «Волгу» и трехкомнатную на Руставели. Ответ надо дать сразу.
Турне подходит к концу
«И вот я стою у окна курю, думаю об этом. И тут какой-то человек нарисовывается, говорит: «Наконец-то вы одни. Вот вам машина. Вот документы на политическое убежище. Вот контракт с «Селтикс». Вы форвард, вы нам подходите. Только решайтесь быстро». А я ему: «Вы вообще о чем? Куда вы лезете со своей ерундой. У меня на уме – 800 рублей, «Волга» и трехкомнатная. Ты мне думать мешаешь».
«А в Тбилиси-то все-таки не поехал?» – спрашиваю.
«Не поехал, да. Я же человек веселый, друзей полно, боялся, что не сыграю там, попросил прощения в «Динамо».
– А Болошев что за человек?
– Как все центровые, добряк из добряков. И главное – ему всего хватало. Меня убивает, когда сейчас выходят непонятные тексты с посылом «Он всю жизнь страдал из-за того, что жил в скромной двухкомнатной квартире, которую ему дали за Олимпиаду». Да позвоните мне, я за пять минут даже денег не возьму! Болошев действительно больше не выиграл Олимпиаду, но это квартира в знаменитом динамовском доме, шикарная квартира с высокими потолками. Он никогда не страдал из-за того, что не дали чего-то больше. Он вообще был не таким человеком. Радовался тому, что получил. Дожил до военной пенсии, потом его взяли в «Химки» начальником команды, доработал до пенсии…
У него была замечательная фраза. Спрашиваю его: «Саныч, как здоровье?» – «Угости, узнаешь».
– С кем вы еще познакомились из той команды?
– У нас были чудесные поездки с ветеранами по Союзу. Сразу понимаешь местный колорит.
Приезжаем в Тбилиси. Саканделидзе был где-то в отъезде, а с Мишей Коркия случилась неприятность – он совсем недавно вышел из тюрьмы. В Грузии как было: человек уважаемый закончил, его ставят зиц-председателем Фунтом в какую-то артель, выпускавшую сувениры. Видимо, когда наворовывается больше, чем дозволено, то отвечать приходится. Вряд ли он сам знал, чем там занимались.
Нас встречает администратор. И Болошев спрашивает: «Как у Мишико дела? Увидимся, нет?» Он отвечает: «Конечно, он знает, что вы приезжаете». – «У него все нормально, на работу устроился?» Тот говорит: «Балаш, ты чего такой злой, а? Миша уже работал. Из-за работы сел в тюрьму. А ты ему опять желаешь пойти на работу и сесть в тюрьму. Сейчас человек просто вос-ста-на-вли-вается».
Это настолько весело, как будто человек не из тюрьмы, а из санатория приехал. Выглядел Коркия действительно отдохнувшим.
Мы с ним ездили к его великому дяде Отару Коркии, первому центровому сборной СССР. Александр Яковлевич Гомельский в какой-то из книжек написал: «В матче Тбилиси против Ленинграда Коркия взял подбор и только размахнулся… А тут я пробегал, смахнул мяч, отдал вперед, и там забили. А он мне погрозил: «Слышь ты, шмакодявка, еще раз так сделаешь, посажу на щит и не сниму».
Кстати, у Гомельского была кличка Чайник. Сам Александр Яковлевич говорил, что из-за того, что он был весь такой артистичный из себя – изображал чайник, чтобы понравится девушкам. Это его версия. Версия нескольких людей из поколения: он играл нечасто, а так как воды не было, то его посылали за водой с чайником, поэтому появилась кличка Чайник. Проверить это невозможно.
Так вот Коркия мне сказал: «Сашка? Чайник, что ли? Я читал… Ты не видел, как я играю. Во-первых, я никогда не терял мяч. Во-вторых, я бы его вместе с мячом поднял, как он мог у меня мяч отнять?! О чем ты?»
– А запомнилось ли интервью с кем-нибудь из них?
– Из чемпионов-72 в живых остались Иван Иванович Едешко, Жармухамедов, Паулаускас и Анатолий Поливода. Поливода чуть ли не с первых шагов в баскетболе, поскольку у него было больное сердце, писал расписки, что, мол, в своей гибели никого не виню. Желаю ему долгих лет жизни. Из-за этой сердечной болезни он и карьеру закончил. И из-за нее же его нет в этой легендарной статье Пинчука «Восемь секунд» о том финале, потому что он ехал поездом из Мюнхена, ему нельзя было летать.
Я поговорил с Поливодой для книжки, которая вышла в память о Пинчуке. Если помните, то там у всех разные версии: кто верил, что можно отыграть, кто совсем потух. Поливода же мне сказал: «Верил сразу. Главное – чтобы Ванька добросил». Спрашиваю: «Но почему? Белова же двое держали?» – «Нет, из них сразу оставался один. Это ни с одной камеры не видно, но Ване нужно было перебросить переднего, а задний не мог подстраховать». – «Да как не мог, почему?» – «Понимаешь, я же играл против Сашки. У Сашки был один неубиваемый финт, он делал шаг навстречу мячу, тормозился и жопой втыкался тебе в яйца. Этому невозможно противостоять, ты же бежишь за ним, а если он не попадет ногой, то еще рукой добавит. Ваня бросает, я смотрю: Сашка бьет этого по яйцам. А теперь все спрашивают: «А почему же он не прыгнул?» А он не мог прыгнуть: давай я тебе дам по яйцам, прыгни потом».
– Вы обсуждали ту игру с Кондрашиным?
– Кондрашин мне сказал: «Самая моя большая головная боль – я безумно хотел выиграть чисто, без всех этих дополнительных вариантов. Мы же им не давали повести в счете, все шло по нотам. А в итоге все помнят только эти три секунды. И спорят: случайно, неслучайно, заслуженно, незаслуженно».
Он рассказывал и про 76-й. В те времена правила постоянно менялись. В 76-м в Монреале мы сначала вели, потом начали валиться, и за последние пять минут три человека сидели на замену, но игра не останавливалась: можно было поменяться только на своем мяче, а они забивали и забивали. И вот Кондрашин говорил: «Я почувствовал, что сейчас будет провал, но ничего не смог сделать. А менять троих сразу – это форс-мажор. Потом уже был приличный минус, и не догнали».
Трость для Ахтаева
– Самая невероятная история о том древнем баскетболе…
– Начиная с Белова, Болошева, Поливоды, центровые стали больше похожи на спортсменов. Тогда же был такой замечательный центровой Владимир Андреев. Он тоже должен был ехать на Олимпиаду-72, но получил травму на тренировке. Он не мог долго стоять с поднятыми руками. Не потому, что долго играл без замен, а просто потому, что ему нужно было отдышаться после бега.
Самую невероятную историю мне рассказал Анатолий Иванович Блик, помощник Гомельского. Когда он пришел в Спорткомитет, ему дали разбирать какие-то архивы. И он нашел там совершенно удивительный образец.
Был такой легендарный центровой Увайс Ахтаев, невероятно высокий человек, но больной, слабо координированный. И чем дальше, тем больше. Но в те времена не существовало лимита времени, и в его команде ждали, пока он придет под щит, чтобы ему отдать, а он играл в ладошки со щитом и забивал. А дальше он либо оставался, либо они героически защищались вчетвером, пока он не придет и не станет «вратарем»: правила тогда были несовершенны, он держал руки наверху и все мячи ловил.
У Ахтаева с ногами становилось все хуже, и вот пришла заявка чуть ли не от ЦК партии Казахстана, чтобы ему разрешили играть с палочкой. На ней так и не поставили резолюцию: никто не решился ее ни опровергать, ни подтверждать.
Лица советского баскетбола, Кондрашин и Ленинград
– Чем был хорош советский баскетбол?
– Мне дико нравилась туровая система чемпионата СССР – по четыре матча в разных городах. Ты быстро со всеми знакомишься, живешь в одной гостинице и все узнаешь сразу. Тебе нельзя повесить лапшу на уши. Ты знаешь, кому выгодно отдать игру, кто кому должен с прошлого тура, кому будут подсуживать… Слушаешь, конечно, из вежливости, но знаешь, каково оно на самом деле.
У каждой команды было свое лицо. В футболе выделялись только Москва и «Динамо» Киев, и лишь изредка прорывались то Ленинград, то Минск. В баскетболе же был, конечно, монстр ЦСКА, но уже окреп Сабонис и появился «Жальгирис». А потом при такой туровой системе дома все могли себя показать: и СКА Алма-Ата, и команда РТИ в Минске, где не было суперзвезд, но была шикарная сборная Беларуси, о прибалтах я уже не говорю.
Я очень любил «Калев», их называли «академики». Они раздражали всех: тогда было 30 секунд на атаку, и вот они меланхолично убивали время и бросали на 29-30 секунде. Невозмутимые эстонские парни не обращали внимания. Там был такой Прийт Томсон. Он стоял в углу как памятник: ему давали мяч, и все бежали защищаться, потому что не попасть он не мог. Позже познакомился с ним ближе среди ветеранов. Его по-прежнему ненавидели: потому что все остальные бегали, а он как статуя стоял, так и стоит. Или Яак Липсо, который делал свой полукрюк, тоже не смотрел на кольцо.
Валтерс – совершенно гениальный распасовщик и в то же время снайпер. У него был такой авторитет, что он мог бросить хоть на третьей секунде с центра. Тогда как раз появилась трехочковая линия, и цена на снайперов выросла. И вот если Валтерс бежит в атаку, он обязательно отдаст – с отскоком от пола, как угодно. А если никого нет, то он швырнет, причем не от забора, а пусть лучше на ближнюю дужку – и тогда сам подберет, потому что никого нет, и будет не три, а два, но сначала лучше попробовать три.
Когда все приспособились к трехочковой, это было потрясающе.
– Вы же наблюдали за тем, как приспосабливались?
– Серега Тараканов рассказывал. Первый тур, они играют во Владивостоке. И это была хохма: все смотрели под ноги, отступали назад, чтобы выбросить три и, естественно, мазали. Ведь учились-то совсем другому. Ты-то раньше швырял и смотрел на соперника, а не под ноги. А здесь появился ориентир. Но ты сам себе сбивал бросок. Тараканов говорил, что все ржали друг над другом. А ведь многие из них – люди, по-хорошему больные на статистике, баскетбол – это всегда цифры. Кто-то входит в историю, когда забьет 10 трехочковых или сделает столько-то блоков…
Негласное соревнование шло всегда. Рекордсменом по результативности всегда считался Александр Сальников, который набрал 51 очко. Валтерс набрал 69, но это ему не считали, потому что там было два овертайма. Он возмущался: «Я же не виноват, что два овертайма было. А мне это все равно не засчитали».
– Вы говорите «у каждой команды свое лицо». Но про Грузию же ходят ужасные истории.
– Каждый город принимал тур один раз в сезоне. Все понимали, что с симпатией будут относиться к домашней команде. Если ехать в Грузию, то там рассчитывать не на что: и судьи тебя прибьют, и друзья перестанут быть друзьями… Это было совершенно нормально. Им нужно для своих зрителей устроить шоу.
Помню, играют такой дружеский вариант: «Динамо» Москва – «Динамо» Тбилиси. И есть совершенно четкий договор, я о нем знал. Играем 37 минут как есть: если ведем меньше пяти, то не упираемся, силы бережем. В концовке Москва ведет очков десять, дело сделано. Но тут Москва перестает играть, а Тбилиси берет тайм-ауты, делает замены, в итоге остается секунда, от преимущества осталось одно очко, а вводят в московской зоне. Договор есть договор. Идет пас, человек ловит в касание, бросает мимо, добивает в касание – опять мимо. Только после этого сирена. Москвичи бросаются к столику: мол, что вы творите, была же одна секунда. Те говорят: «Слушай, чинить ее надо, совсем плохо нажимается». Вместо секунды сыграли пять. Ну не попали – все. Раз выиграли, протест никто не будет писать.
– Где больше всего ненавидели ЦСКА – в Каунасе?
– К большому сожалению, противостояние ЦСКА и «Спартака» я застал по касательной, потому что «Жальгирис» уже занял место «Спартака». Но, по моим ощущениям, такого раздражения, как в Ленинграде, ЦСКА не вызывал нигде. По крайней мере, лично к Гомельскому там относились злее, противнее и вообще считали его конченым негодяем, потому что а) он уехал из Ленинграда, б) переманивает у «Спартака» игроков.
Ему настолько оскорбительные вещи кричали, что часто он не сдерживался и отвечал. Не считаю, что напоминание о национальности – это оскорбление, но ему могли раз пять крикнут с трибун: «Слышь ты, еврей, сядь, успокойся». Тогда он оборачивался и говорил: «А я буду стоять. Ты небось хочешь встать на мое место? А не получится». Он еще и разжигал, провоцировал. Это была такая часть игры.
Ленинград того времени был очень необычным городом. Кондрашин берет тайм-аут, что-то рисует. Я говорю соседу на трибуне: «Всего минус три, могли бы уже и вести». Он отвечает: «Так мы и ведем плюс семь». А у него свой счет – без судейских ошибок, без поддавливаний Гомельского… Это такие баскетбольные интеллектуалы…
Был потрясающий журналист Анатолий Пинчук, который сделал статью «Восемь секунд» о финале Олимпиады-72. Он был евреем и жил в Москве. А лучшим его другом был Владимир Кондрашин. И Гомельский никак не мог понять этого феномена: почему еврей Пинчук, живущий в Москве, так рьяно поддерживает ленинградца Кондрашина, с которым у Гомельского были не самые лучшие отношения.
Пинчук – легендарный человек, потому что раньше люди отдавались работе без дураков. Из очередной командировки в Ленинград, где «Спартак» сильно вел и проиграл опять ЦСКА, приезжает в редакцию. Тут его ждет компания сослуживцев-троллей. Говорят ему: «Толь, ну ладно в прошлый раз, ну ладно, в позапрошлый, но сейчас-то чуть ли не двадцатник вели, а проиграли. Почему так? Оставалось всего ничего». А он им отвечает: «Вы что, думаете, когда на последней минуте брали тайм-аут, они обсуждали, как раньше играли и как теперь надо? Да нет, они всю игру спорят, почему революция была в Ленинграде, а столица в Москве. Не могут выиграть по определению».
– Как у вас сложились отношения с Кондрашиным?
– У меня с Кондрашиным было довольно большое интервью. Оно называлось «Я воспитал только одного великого игрока». Он имел в виду, естественно, Александра Белова.
Первый раз мы с ним познакомились, когда я встречал сборную с чемпионата Европы, а он был в тургруппе. Меня представил кто-то из общих друзей. И сказал: «Вот молодой человек, вроде хороший журналист из него получается». На что Кондрашин хлопнул меня по плечу: «Вообще-то хорошие все уже свалили. Туда, откуда мы прилетели». У него было своеобразное чувство юмора.
– Например?
– Знаете, что Кондрашин любил делать? В запарке тренировки две команды мочатся пять на пять. А он подзывает кого-нибудь еще, говорит: «Иди-ка, встань за красных или за зеленых». Тот – бах, мяч дали, забил. Все начинают ругаться: «Чей игрок, кто держал?» Полминуты базарят. Потом свисток. «Эх, скобари вы, бараны, лучшие игроки страны, а до шести считать не умеете».
– А почему он не вернулся в сборную в 80-е?
– Я его спрашивал: «Был же план вернуть вас в сборную, когда Гомельский взял всего лишь тусклую бронзу на Олимпиаде в Москве?». Он ответил: «Знаешь, я выхолощился весь после смерти Сашки Белова. Как сына потерял. Понял, что для больших дел я уже не готов. Работаю в «Спартаке», предложение было, но я от него отказался».
И еще он говорил: «Если бы у нас было попроще с квартирами, то было бы совсем по-другому. Я же никого не мог пригласить. Белов – ленинградец. Команда формировалась преимущественно из местных. Жить человеку, у которого была квартира в другом городе, в гостинице или в коммуналке – как-то несерьезно». Тот же Тараканов рассказывал, что ему дали в новостройке в доме на высоком этаже, где лифт то ли сломался навсегда, то ли его не включили. А он приехал из Красноярска с мамой, даже это суперпрорыв: 20-метровая комнатка с мамой на двоих. А Тараканов тогда – уже чемпион мира.
Гомельский же за счет фонда ЦСКА легко давал квартиры.
С одной стороны, первый секретарь ленинградского обкома Романов был отнюдь не фанат спорта. С другой, тогда еще блокадников не расселили из коммуналок. А тут надо давать квартиру человеку, который приехал сюда из другого города. За что? Люди стоят в очереди столько лет.
В те годы я не придавал значения таким вещам. Кондрашин мне говорил: «Это же я первым Ткаченко нашел в Сочи. Но поселить его вместе с родителями у меня не было никакой возможности, а в Киеве была».
– Вы обсуждали с ним Белова?
– Я спрашивал у Кондрашина: в чем феномен Белова? Он сказал: «Знаешь, он не выключается из игры вообще. Вот он сел на лавку, кто-то полотенце накидывает, кто-то с бабами переглядывается, Сашка же – он как и не уходил. Кому-то надо что-то объяснять – кого держать, куда бежать. Ему вообще не надо ничего говорить. Он все знал, все видел. Он сам как тренер. Так что мы потеряли еще и тренера.
Сергей Белов
– Тогда расскажите еще про феномен Сергея Белова.
– С Сергеем Александровичем никаких приколов связано не было, хотя мы были в замечательных отношениях. Много раз я с ним общался и как с тренером сборной, и по «Урал-Грейту».
Белов – такой классический сухарь.
Если брать «Движение вверх», то он там слишком разговорчивый. Не говоря уже о Паулаускасе, для меня это просто карикатурный персонаж. Модест – и молчун, и стеснительный, и по-русски говорил реально плохо. Там же идет эта линия, что он все время хочет свалить из СССР. Штука в том, что если бы даже он хотел уехать, этого бы никогда никто не узнал. Они с Беловым вообще не разговаривали.
Мне рассказывал Толя Мышкин, который жил с ним в одном номере. «Это же вообще невозможно, – говорит. – Мы встали, проснулись, кивнули друг другу, сходили на завтрак и тренировку, потом я книжку почитаю, он телевизор посмотрит – и ни одного слова. Он никогда не заговаривал первым и отвечал односложно».
И с Пауласкасом то же самое.
Вообще Сергей Саныч – находка для журналиста. Когда он стал тренером сборной, я его спросил, как он относится к начавшемуся потоку плюшевых легионеров, и он достаточно четко сказал, что это «помощь безработным Америки».
А я записывать не люблю. Спрашиваю у него: «Тебе прислать завтра?» – «Что прислать?» – «Как что, текст. Это же твое интервью». – «Слушай, – говорит он мне. – Если бы я тебе не доверял, я бы с тобой не разговаривал. Если бы я знал, что ты не умеешь запоминать, я бы с тобой не разговаривал. Если бы я знал, что ты все переврешь, то я бы тоже с тобой не разговаривал. Что ты меня беспокоишь?»
Классический сухарь, вещь в себе. Когда мы были не близко знакомы, у меня в голове был такой образ: Белов зажег нам олимпийский факел, а мы все ему чего-то недодали. Вот настолько он холодно со всеми общался, держал дистанцию и прям холодом от него веяло. Когда же я прочитал его книжку, то понял, как человек знал себе цену, как он все это воспринимал: «Да, конечно, шмотки, фарцовка – все это дело прибыльное, нужное, необходимое, но сам этим никогда не занимался, так как это было ниже моего достоинства и отвлекало меня от баскетбола». У многих других я почел бы это за ложный пафос, если не обман, но вот Белов точно такой.
Вот он бы за границей прижился. Хоть бы в Европу его выпустили.
– А Белов-тренер?
– Как тренер он точно не изжил в себе баскетболиста.
Как-то мы должны были ехать на Спартакиаду народов СССР в 86-м, вместе с Гомельским, он там был кем-то вроде комиссара. Она проходила в Киеве. Это было летом. В конце апреля громыхнул Чернобыль. Александр Яковлевич сказал: «Я не поеду и тебе не советую». А Евгений Яковлевич Гомельский ехал то ли консультантом, то ли тренером женской сборной. Я решил, что если Евгений Яковлевич не боится, то мне-то чего бояться?
Белов тогда тренировал сборную Москвы. Причем он тогда был невыездным. Он где-то числился в ЦСКА, носил погоны, получал зарплату, ходил отрешенный по территории спорткомплекса.
Сборная Москвы состояла не из гениев – невозможно вспомнить ни одного человека, который бы поднялся выше. И я видел, как он проводил тренировки. Он заводился минут на пять. На шестой осознавал, что гения Белова они просто не понимают: нужно идти влево, а тот идет вправо, надо назад, а он вперед. И там огромный зал, а он просто сидит и смотрит. Типа: «Ну о чем с вами говорить?» И я тогда понял, что если ему тренировать, то себе подобных. Белов – для спорта высших достижений.
Он сам повторял: «Те, кто говорят, что великий игрок не может стать великим тренером – это козлы, которые как игроки ничего собой не представляли». И зачем изживать в себе игрока? Если я знаю, умею, объясняю.
Вариант мерить собой – для чего нужен? Помню, первый раз в Перми они играли Евролигу с АЕКом, и за АЕК выступал Джон Роберт Холден. Он забил около 18 очков за первую четверть, один, просто летело и летело. Я думаю: что же Белов сделает дальше? Смотрю: ничего не делает, Холден в итоге набрал всего 25, и «Урал-Грейт» выиграл. Я его спрашиваю после матча: «Как так получилось, почему не прихватывали?» – «А зачем, я по себе знаю, если все полетело, значит, в первой ты все расстрелял. Они-то думали, что мы будем схемы менять. Если бы он продолжил попадать, то тогда бы можно было поплотнее. А так он все промазал. По себе знаю. Чего тебе объяснять, ты же не играл на таком уровне?!»
Если бы президент Гомельский, а тренер Белов, это был бы супервариант, но это невозможно. Сергей Саныч намекал, что это Александр Яковлевич устроил ему эту подлянку с невыездом, поскольку боялся конкуренции. Александр Яковлевич все это гневно отвергал как недостойное его.
Александр Яковлевич
– В чем была сила Гомельского?
– Он был сильнейший психолог, мотиватор.
Во-первых, жесткий такой человек. Единственный малыш, перед которым нагибались с благоговением. Было видно, что его слушали и боялись.
Во-вторых, самого раннего Гомельского я не застал, но Гомельский, который был и в ЦСКА – просто жесть полная: чуть что, сразу можешь пойти далеко, у ЦСКА было два состава, незаменимых не было.
Например, мне рассказывал замечательный центровой Николай Дьяченко, он в ЦСКА был много лет, несколько раз вызывался в сборную. Если один раз провинился, Гомельский тебя штрафовал, второй – штрафовал, третий – полгода расписываешься за зарплату, но получаешь символические деньги, просто кормишься на базе.
Белову исполнилось 30 лет. Александр Яковлевич строит всю команду, вывозит какой-то ящик, говорит: «Серега, вот ты у нас не был ни в чем замешан, ни на чем пойман, ты у нас самый дисциплинированный, и вот все твои партнеры – тунеядцы, алкоголики, залетчики и прочие – решили сделать тебе подарок».
И подарил ему цветной телевизор, купленный на штрафы. Гомельский умел делать красивые вещи.
– При этом постоянные интриги…
– У Александра Яковлевича позиция простая: если не ты съешь, то тебя. Раз ты занял это место, значит, надо к нему никого не пускать.
Наилучшая характеристика – не от меня. Фантастический доктор Василий Авраменко помог очень многим известным людям. Я сделал с ним материал и в нем составил по алфавиту список знаменитых людей, которым он помог, где были Тихонов, Фетисов, все баскетболисты… Он прочитал все это, не поправил ни буквы, ни запятой. Единственное: у меня условно до Гомельского стоял Белов, а он аккуратно вывел Гомельского на первое место. Я ему говорю: «Вась, это же интервью с тобой, а не с Гомельским». Он объясняет: «Тихонов внимания бы не обратил, но Александр Яковлевич может быть первым или никаким». Это объяснение характера Гомельского. То, что сейчас бы назвали харизмой. Действительно это совсем не высокий человек становился выше, шире в плечах…
– Вы это видели своими глазами?
– Всегда баскетбольные туры заканчивались в воскресенье. Что естественно, чтобы обеспечивать заполняемость трибун.
Но как-то 60-летний юбилей Гомельского пришелся на понедельник. И это был единственный раз, когда тур перенесли, и он заканчивался в понедельник.
Вдобавок какие-то американцы, имевшие отношение к баскетболу, приехали в Прибалтику. Их привезли в Москву и представили как делегацию, которая якобы специально приехала из Нью-Йорка ради Гомельского.
А потом мы отправились в первый московский частный ресторан, его хозяином был человек по имени Федоров, на Кропоткинской, 36.
Вот так Гомельский везде должен быть первым. Первый раз перенесли тур. Первый раз приехали американцы. Первый раз – в частный ресторан.
Приехали мы в этот ресторан. А вел стол генерал-полковник. Потому что это должно быть круто. Хазанов тогда подарил Гомельскому генеральский китель, ведь Александр Яковлевич мечтал стать генералом.
И тут юмористический момент, но не для всех.
Среди приглашенных был и Иван Едешко. Генерал-полковник довел всех быстро до нужной кондиции. «За Александра Яковлевича, за наш стол, после первой не закусываем, после второй тем более, после третьей»… Еще даже еду не принесли: был только салат (какой-то круглый пучок петрушки, ты его поднимаешь, а под ним помидор). И больше ничего. А генерал требует не отставать.
Это январь 88-го, свою Олимпиаду Гомельскому еще предстояло выиграть. Мы, правда, не верили, что он выиграет. И вот на десятой рюмке генерал-полковник поднимает Едешко и говорит: «Ваня, когда Сашка взял тайм-аут, какой он тебе дал совет? Жаль, конечно, что тогда забил Белов, а не наш цсковец»… Гомельский оглядывает гостей. Едешко жутко неудобно. Кто-то из генералов поменьше лопочет: «Ваше сиятельство»… А тот ему: «Перебил – выпил».
А я кусаю губы, потому что заржать – тоже не комильфо.
Ткаченко, Панкрашкин, Белостенный и другие
– Гомельский же постоянно что-то придумывал?
– Да, Александр Яковлевич был такой импровизатор-выдумщик, все время выдумывал новые упражнения. Зайдешь на тренировку, ему кто-то кидает мяч, от него в трех метрах стоят центровые Ткаченко, Белостенный, Гоборов, Сабонис, а он им мячом лупит с ноги со страшной силы – попробуй не поймай. Причем в такой азарт входил.
– Им-то нравилось?
– У Володи Ткаченко как раз с этим были проблемы. Добавить бы ему координации, точно в НБА бы уехал. Он и так габаритами поражал, а вот если бы и такие мячи выхватывал.
Знаю Александра Белова только по хронике. Все, кто с ним играл, говорили, что Сашка в этом плане был лютый зверь. Для него не было неудобных передач: если он кричал «Дай», нужно было кинуть мяч в его сторону. Он со своими двумя метрами вырывал у любых 210-220. И когда Ткаченко стал основным центровым сборной после Белова, многие не могли привыкнуть. Вове надо поднести и дать, и тогда он сверху положит.
Вова, правда, особенно ничего не просил – ни мяча, ни по жизни.
– Про Ткаченко много анекдотов, у вас есть любимый?
– Читал массу интерпретаций этого случая, но вот вам версия от самого Владимира Петровича.
Вова лежал в ванной после тренировки, отмокал. Было лето. Открыл окно. Он был молодой, неженатый, никого не ждал. Вдруг открывается дверь, какие-то шорохи начинаются. Говорит: «Я вылезаю в чем есть. В квартире два грабителя. Тот, кто был в дверях, сразу убежал, а второй впал в ступор». Увидеть перед собой Ткаченко – это как увидеть снежного человека. Говорит: «Я беру его за рубашку, другой рукой надеваю шорты». А тот молит: «Только не бей, только не бей». У меня ментовка рядом, я его так и принес. И заявление не писал, они же ничего не успели взять. Я им просто объяснил, что ко мне – ко мне! – больше не надо».
Вот беда больших людей. Вова – безумно добрый. На площадке его били, толкали, щипали. Хоть бы раз в жизни опустил бы он кулак сверху кому-нибудь. И больше бы никто не лез.
– Он же опустил с Грецией.
– Это не то уже.
Например, Белостенному сделать так было невозможно. Шура умел за себя постоять.
Вот вам рассказ позднего Сабониса, который вернулся в Литву, чтобы доиграть сезон. Не просто доиграл, он стал чемпионом Литвы. Как он сам себя называл, «владелец самого большого процента акций» становится еще и чемпионом в составе своей же команды. Тогда он вошел во вторую символическую сборную Евролиги. И более того, тогда «Жальгирис» на последних секундах совершенно дурацки проиграл «Маккаби» и только поэтому не попал в «Финал четырех», который «Маккаби» в итоге выиграл.
Это был первый матч Сабониса в Евролиге после возвращения – против «Панатинаикоса» Обрадовича. Дабл-дабл он сделал задолго до конца. Они выиграли много. Я его спрашиваю: «Как ты это делаешь?» – «Ну, ты же знаешь, я не бросающий игрок. Если меня совсем оставят, то я, конечно, обижусь и брошу. А так они думают: «Чего этот старик вышел?» К тому же меня держал этот Дэррилл Миддлтон, я 64-го, он – 66-го. Я ему говорю: «Пусть они бегают, а мы просто ходить будем».
И тогда я у него уточнил: «Сабас, у кого из вашей компании были самые сильные руки?» Он говорит: «Конечно, у Белостенного» – «А почему»? – «На Речном у вас есть самый ближний к Новогорску ресторан «Союз». Там же сначала повесили такую табличку «Мест нет». И меня посылали как самого молодого занять место, когда выходной или Гомельский уехал.
А там была такая цепь чугунная, и швейцар мне говорит: «Ты чего, черт нерусский, читать не умеешь?» Я ему: «Ну, я ладно, я-то уйду, но вы что, хотите, чтобы пришел Белостенный и рассердился». – «Белостенный? К нам придет? Сейчас-сейчас. Позову официантов, приготовят столик».
В чем была фишка?
«Когда Белостенный действительно сердился, он эту цепь рвал, – объяснил мне Сабонис. – Причем в нескольких местах. Цепь была на балансе швейцара. Я сам несколько раз пробовал, даже надломить ее не мог. А он рвал чугунную цепь».
Я, конечно, спрашивал о руках на площадке, но Саба так это интерпретировал. Это были люди, которые умели отдыхать и работать.
– Ткаченко обижали?
– Один раз после игры ехали к Володе в гости. Пошли сто метров от УСЗ до Ленинградки. Вова жил в Тушино, поймали машину – поехали к нему. Остановились у магазина. Вышли – таксиста нет. А вместе с ней нет Вовиной формы. Он говорит: «Вот сука». Я ему: «Володь, покажи мне человека, на которого могла бы налезть твоя форма и твои кроссовки». Он отвечает: «Сережа, не скажи, большое – не маленькое». Ну да, из нее можно пошить что-то другое.
Еще с Вовой был замечательный случай.
ЦСКА в Ленинграде выиграл тур вообще и победил «Жальгирис» в частности. И тогда же Александр Яковлевич узнал, что он по-прежнему невыездной: был какой-то совет, на котором продлили полномочия Обухова. Оттуда не дали отмашку, что Гомельскому все еще нельзя покидать пределы родины. И тренер, что редко с ним бывало в поезде, расслабился: обычно же ездили поездами, и у Гомельского была привычка немного выпить и ходить по вагону – нести разумное, доброе, вечное. Деться в поезде некуда – приходилось слушать.
Первым, кого я тогда встретил, был Витя Панкрашкин. В руках он держал канистру. Я ему говорю: «Ты чего, машину решил заправить?» – «Теща – такая затейница, принесла домашнего вина. Теперь запивать есть чем, послал ребят выпить найти». Пока ищут, Гомельский усугубил и заперся у себя. При этом дал пять выходных, и все были дико счастливы.
Это же те самые страшные безалкогольные годы. А большие люди выпить могут больше других. Запасы у нас закончились при подъезде к Бологому. Зима лютая, три-четыре часа утра. Нас с Сергеем Викторовичем Поповым командировали в буфет. Поезд стоял не сильно долго. Но для страховки на стоп-кране висели два проверенных человека: Ткаченко и Панкрашкин.
Буфет не работал круглосуточно: нужно было кого-то найти, разбудить, объяснить, что мы хотим. Это заняло некоторое время. Поезду пора бы уже трогаться. Мы выходим и застаем такую картину: вдоль поезда к нашему последнему вагону бежит начальник поезда и орет: «Кто тут держит стоп-кран?» Забегает в вагон. Тут ему Витя Панкрашкин говорит: «Мы, мужик, мы. Сейчас уже отпускаем».
Тот впадает в ступор. А эти, естественно, голые по пояс. Два гигантских товарища. Ткаченко кладет ему свою руку на плечо, говорит: «Нагоним же в пути, без проблем?» – «Да, да». Черт его знает, поезд уедет, его могут и выкинуть.
Панкрашкин спрашивает: «Мужик, выпить-то хочешь?»
А он, может, и не хотел, но, кроме как сказать «да», других вариантов у него не было.
Все по-доброму. Я не помню ни одного варианта, чтобы большие причинили ущерб здоровью. Наоборот когда расслаблялись, были еще добрее.
– Была же история с Белостенным…
– Там был ужасный случай. Этот очень хороший дядька зампред спорткомитета зачем-то полез в машину к Белостенному. Белый тогда пришел на какой-то футбол: они там выпили, закусили. Они жили где-то рядом, и тот попросил его подвести.
Ситуация нелепая. Понимаю, когда форс-мажор и больше ничего нет. А здесь – миллионный стадион, можно вызвать такси, куча вариантов.
Белый там не виноват. У них лопнуло колесо. И их обоих просто выкинуло в дерево. Этот мужик погиб. Называлось ДТП со смертельным исходом. Белый никого не давил, но был пьян. Техническая авария.
Тогда с него сняли второй раз заслуженного мастера спорта.
А вот в первом случае с валютой я даже участвовал.
– Это как?
– Мне даже пытались пришить это.
Я приехал к ним на тренировку. Это была одна из первых попыток напечататься в «Советском спорте». Меня командировали в Новогорск. Сборная улетала после тренировки в Америку. Я написал бойкую заметку, которая начиналась так: «Белостенный с Ткаченко эффектно перебрасываются мячом. Центровые едут обыгрывать Америку». Белостенный идет первым делом.
После этого я поехал ее печатать. А эти – в аэропорт. Там Белостенного и Миглиниекса и свинтили. Обратите внимание, не москвичей. Тогда существовал негласный лимит. Вот ты купил тысячу долларов, это можно. А если три тысячи, то возникают вопросы: а может, ты хочешь свалить?
Я отдал заметку в печать.
Вечером я зачем-то должен был заехать к нашим общим друзьям. Звоню в дверь. Там сидит Шура Белостенный. – «Ну да, не долетел. Выпить хочешь?» Спрашиваю: «Сань, что случилось?» – «Что-то неприятное». А я совсем пацан. – «Что теперь будет?» – «Естественно, сделают невыездным. Могут дисквалифицировать».
На следующий день мне звонят рано: «Не хотели бы зайти?» Прихожу. «Да вы что наделали? Мы, к счастью, узнали по своим каналам, поменяли фамилию на Гоборова. Белостенный – валютчик, фарцовщик. А вы зачем его воспеваете?» Я им говорю: «А я в чем виноват?» – «Да как же так?!» – «А что так? Вы так со мной разговариваете, как будто Белостенный дал мне подержать доллары, а сам пошел мяч покидать? Ко мне какие претензии?» – «Бдительным надо быть!»
Тогда я задумался, из-за какой ерунды можно попасть в непонятное, как говорит Игорь Губерман.
Когда Белый выиграл Олимпиаду и ему вернули звание, то я не мог не съездить в Киев. Спрашиваю: «Сань, понятно, что удостоверение у тебя конфисковали, а значки?» – «А значки я не отдавал. Сказал, что потерял. Пусть на память останется. Я подумал: тебя там и так казнят. И не из-за того, что ты значок #######. Знаешь, как бывает на аукционах, такой-то спортсмен поиздержался и продает свои регалии? А у меня сразу три значка заслуженного мастера спорта. И все три записаны на мое имя».
– Были у него в Германии?
– Пришел. Думаю, это же должен быть сюрприз, иначе же неинтересно. А там такая красивая ратушная площадь, солидный ресторан.
У него любимая песня была «У павильона «Пиво-воды» стоял советский постовой». Бегает пацан, я его спрашиваю: «Шеф на месте?». – «Да, сидит там в конторке». Там такая полупрозрачная дверь. А у него любимая присказка была, еще до того как он стал ресторатором: «Дружок, давай нам быстренько салатик какой-нибудь, бутылку водочки и ассортишку. Давай-давай, побыстрей, остальное – потом». Я написал это на салфетке, говорю парню: «Отнеси записку». Белостенный башкой закрутил. А сам я врубаю: «У павильона «Пиво-воды» стоял советский постовой»… И понеслась.
Жалко, что он так рано умер. Одно дело, когда человек болеет или бухает, или сам выбирает судьбу, а у него все было налажено. Сначала они наняли управляющего, поняли, что тот ворует, взялись с женой сами, жили на два дома с Киевом.
Были стереотипы, что многие спиваются…
– А Панкрашкин?
– У него все же был туберкулез. Витя, конечно, любил выпить, из песни слова не выкинешь, но это все же единичный случай.
Панкра вообще-то все звали Ваней, настолько он был простецкий. Когда про него что-то вспоминаешь, то думаешь, что он не был похож ни на баскетболиста, ни на спортсмена. Такой идеальный собеседник у пивного ларька после рабочей смены – обвислые усы, небольшой животик всегда. Тем не менее, Витя выходил против американцев. Он мог разозлиться на короткое время, дать горшка, а потом опять добрейшей души человек.
– А история о нем у вас есть?
– Когда Обухов принял сборную, на первом сборе Витя отсутствовал. А он жил в Подмосковье. Обухов спрашивает: «А где Панкрашкин?» – «Да он ушел». – «Куда ушел?» – «Да за грибами». А это зима. Обухов: «А когда же вернется?» – «Да когда грибы найдет».
Витя мог так исчезнуть, ему не нужны были эти тренировки. Удивительно, но у него не было растренированности, я не помню ни разу, чтобы он подвел – всегда выходил и пахал всю карьеру. Это, наверное, где-то на подкорке.
Тот же Сабонис мне рассказывал про свой американский этап.
«Выходим мы с «Портлендом» в плей-офф. И я понимаю, вот наш максимум. И на каждый ближайший рейс после возможного отскока у меня заказан билет в Европу: в Америке нечего делать, скучно, чисто поработать приезжаешь. Сегодня проиграем и все». «Но это, – говорит, – я думаю только до игры или сидя в запасе. Если выхожу, то убьюсь, упаду, не буду щадить себя. Выиграем – закажу билет на другой день». Это в крови.
– «Из песни слова не выкинешь»: Панкрашкин и алкоголь.
– Витя был острослов. После Олимпиады мы что-то с ним отмечали, и на следующий день у них не должно было быть никакого мероприятия. А мы хорошо повеселились.
Тогда не существовало спортивного телевидения, но была радиоминутка. И тут я слышу, что сегодня будет открытый урок в УСЗ ЦСКА. И олимпийские чемпионы под руководством Гомельского покажут детям мастер-класс. А Витька ничего мне об этом не говорил. Я звоню ему. Жена отвечает: «Представляешь, приехал военный патруль и увез моего. На работу».
Взял я пивка. Еду туда. Витя меня увидел, сразу отлегло. Он там заслоны показывает. И видно, что человеку тяжело после вчерашнего. Это я не в оправдание своему другу, но он не должен был идти на работу в этот день.
Все заканчивается. Он бегом отправляется в душ. И детский тренер, который привез эту команду, кричит: «О, Панкрашкин, подождите». Витя дал несколько автографов, но дети все равно идут за ним. Я тренеру говорю: «Слушай, мужик, давай через десять минут поговорим, все тебе расскажем, постой в холле с детьми». А тот не унимается: «Нет, Виктор, все же интересно»… Витя не может уйти, и дети выводком идут за ним. Он говорит: «Серег, больше не могу». Я ему даю бутылку пива. Он открывает ее обручальным кольцом: «Дети, дети, вы сейчас видели спортсмена на работе, а сейчас вы видите спортсмена в быту». И в два глотка осушает. Хорошо!
– Это не смущало?
– Не представляю, как за них можно было не болеть. Спорт того времени, мягко говоря, здоровья не добавлял.
Сейчас это странно, но тогда люди, чтобы привезти из Америки в семью хоть что-то, чуть ли не на еде экономили.
Белостенный мне рассказывал. По-моему, они прилетели в Америку, и жена попросила его парфюм какой-то купить. Он решил не откладывать и купить сразу. А себе взял лакированные ботинки и сразу же их надел. Это был тихий час, после тренировки. Он кого-то пропускал, зашел на пандус, поскользнулся, упал на пузырек из-под парфюма и дико порезал палец. Прибежал к доктору, тот его кое-как примотал. Говорит: «Только папе не говори». Сказал, что поскользнулся в ванной. И с дикой болью, с четырьмя пальцами, доигрывал, а потом и палец стал кривой…
Сейчас это дико звучит, потому что надо было нарушить режим, пойти в магазин, поранить руку, долго ее залечивать и не залечить до конца. Это еще раз объясняет, почему все стремились в сборную, много что терпели.
Сабонис
– Были ли у вас конфликтные ситуации с баскетболистами?
– Никогда. Наоборот один раз они меня спасли.
У меня возникло недопонимание со Спорткомитетом.
В «Советском спорте» приходилось сочинять на социальные темы. Я приехал в Вильнюс и узнал, что тренеру по фамилии Костенко за воспитание ребят, которые стали юношескими чемпионами Европы, не дали звание заслуженного тренера. И написал об этой ситуации в «СС».
Прилетела телега, что я есть разжигатель межнациональной розни.
Надо как-то отмазываться. А тогда была как раз свадьба Хейно Эндена с гимнасткой Белоглазовой. Я сделал в журнале «Смена» очерк, который назывался «Мелодия на два голоса». Председатель совета национальностей всем показывал эту заметку: вот, мол, как нужно работать, русская девушка и эстонский парень, спортсмены, наши, красивые, замечательные. Кудрявцев, главный редактор «Советского Спорта», позвонил в ЦК КПСС Литвы и сказал, что такой человек как я не мог разжигать межнациональную рознь. А до этого он хотел меня разорвать: «Что ты наделал, козел, молодой и глупый, подставил нашу газету».
Потом мы еще скорешились с Юрием Федоровым. Это тренер, который воспитал Сабониса и все детство с ним провел. Я написал и о нем очерк. И после это все стихло.
– Расскажите о Сабонисе.
– Дико обидно, что у него эти разрывы ахиллов произошли. Думаю, он мог бы не просто блеснуть в НБА, а поставить их на уши. В идеале ему бы и отъехать чуть пораньше. Но даже если бы он здоровый отъехал в 27, то все бы получилось.
– Говорят, что он забил на режим…
– Об этом Сабонис любил рассказывать несмешной анекдот. Это было в те времена, когда он лечился после разрыва ахиллов: это все долго, монотонно, нудно. Помню, приезжал к нему тогда: тут ты плаваешь, тут на мыски встаешь, тут у шведской стенки. К счастью, с ним был реабилитолог, потому что один он бы больше спал.
«Слышал последний анекдот про меня? – спрашивает. – Мать Сабониса будит: «Слушай, ну что ты делаешь?! Уже соседи говорят: «Вот вчера опять пришел пьяный. Не играет, не работает, денег не получает». На что я ей отвечаю: «Мама, я вчера трезвый пришел да еще вчера рубль нашел на улице, в семью принес». – «Вот-вот, и еще люк от колодца зачем-то притащил».
Вообще Сабониса я ни разу пьяным не видел.
– А серьезно?
– Первый ахилл случился из-за того, что он жутко начал прибавлять в весе и не обращал внимания на все эти медицинские предупреждения. Доктор Авраменко ему говорил: «Вот тебе бинты, вот тебе тейпы. У тебя ноги могут не выдержать». Он вообще такой пофигист по жизни. «Да ладно, не порвется».
Второй он порвал, когда поскользнулся на лестнице. Но не в пивной же.
Сабонис – пофигист во всем. Помню, когда он первую машину получил (а права ему, естественно, подарили), и мы едем по старому Вильнюсу. Он ведет очень быстро. А там гонщиков-то хватает. Говорю: «Ты чего, давай потише». А он мне: «Реакции что ли нет? Успеем отвернуть!» – «Куда, тут метр с одной стороны, метр – с другой».
– Все спортсмены такие?
– Они все гонщики. Они ведут себя как на площадке, как лихачи. Им все время кажется, что они успеют, что они отвернут. А там физически некуда – тут стена, здесь стена.
Творческую деятельность я же начал как раз с аварии. Первое мое интервью – с Валдисом Валтерсом. Мы познакомились на Играх доброй воли, где сборная СССР выступала в 84-м вместо Олимпиады в Лос-Анджелесе.
Потом мы его очень хорошо провожали в Шереметьево, он улетал в Ригу. Всем было весело: финал они выиграли у кубинцев со страшным счетом, а деньги обещали выплатить как за Олимпийские игры. Валтерс тогда еще неудачно пошутил. Я ему говорю: «Хорошо посидели, Валдис». А он отвечает: «Если бы мы хорошо посидели, то ты бы на следующий день встать не смог».
После этого мы поехали с Хейно Энденом в гости к Андрею Лопатову. Это близко. Хейно на проводах выпил символически. Дорогу знал. До дома Лопатова оставалось всего ничего, метров 500, и рядом была автобаза. Справа стоял грузовик, мы его объезжали слева. Я сижу справа на переднем сидении. И он как будто нас ждал. Когда мы с ним поравнялись, как повернет влево. Ба-бах. Мне дало по ребрам, в правую руку. Я подумал сразу: «Когда я теперь писать смогу?» Но обошлось без перелома, сильный ушиб. У меня была майка такого фиолетового цвета – когда я ее утром снял, оказалось, что у меня грудь такого же, глобальный синяк. Там никто не был виноват, кроме этого придурка. Он даже объяснить ничего не мог.
– Вы продолжаете общаться с Сабонисом?
– Последний раз я был в Паланге на дне рождения его собаки. Закончился шенген, а он познакомил меня с людьми в посольстве, которые работают в визовом отделе. Говорит: «Зайди, скажи и вообще прилетай». А там какой-то протокольный человек. Нужно заполнить: цель поездки и все такое. Говорю: «Лечу в гости». – «К кому?» – «К Кнопке». Он спрашивает: «А кто есть Кнопка?» – «Ты что, не знаешь собаку Сабониса?» – «А, собаку Сабонису, ждите, ждите, сейчас все сделаем».
Кнопка котируется.
Незабываемые суперфиналы
– Чем вам запомнились суперфиналы «Жальгирис» – ЦСКА?
– Это самый крутой вариант спортивного противостояния.
«Жальгирис» выигрывает в Москве. Потом обе команды ждет переезд – на самом обычном поезде Москва – Калининград. Тут же полный вагон-ресторан болельщиков, которые празднуют победу. В футболе я не видел такого никогда.
Сижу с ними.
Обычно литовцы говорят: «Вот в Москве одни придурки и козлы, а ты такой классный. Давай выпьем за это?» А я отвечаю: «Нет, за придурков и козлов пейте без меня. Это мой город, я здесь родился и вырос». А здесь какая-то семья добропорядочная мне рассказывает: «Вот в Москве замечательные люди: нам вчера какие-то ребята продали билеты всего за 25 рублей, давайте выпьем за них?» А билет стоил полтора рубля. Я им говорю: «Нет, за таких уродов я не буду пить. Совесть есть у людей?» – «Нет, нет, что вы, Сергей, мы даже им дали наш адрес, чтобы они к нам приехали в гости. Иначе что бы получилось? Мы бы приехали и никуда не попали. Это самое страшное. А так мы приехали и попали».
Так вот мы сидим. А я спиной. Заходит Серега Тараканов. Кофейку попить. Я поворачиваю голову. «Место есть?» А они ноги кладут на стул. «Нет, Тараканов очень противно себя ведет, злой такой игрок». «Нет, говорю, Серега, мест нет».
Потом выходит покурить Витя Панкрашкин. У него была удивительная поговорка: «Да я чисто стольничик для сна». И на нем это никак не отражалось. Тут уже совещание: «Витя против нашего Сабониса будет играть, да и вообще он парень хороший, улыбается все время, автографы дает, давай, Витек, к нам».
Такие приколы у них встречались постоянно. Как-то ЦСКА после поражения от «Жальгириса» приезжает на вокзал, загружается в поезд. А по громкоговорителю объявляют: «Поезд Калининград – Москва отправляется с такого-то пути… Проиграли, проиграли!!!»
Или всякие политические шутки. Армию они же считали оккупантами. Лучшая шутка, что я слышал: «Говорят, у сборной СССР будет базовая команда. Придется объединить «Жальгирис» и ЦСКА. Знаешь, как будет называться?» – «ЖальЦСКА».
Теперь сам финал.
Должны играть вечером, а утром умер Черненко, это март 85-го. Везде все отменено, никаких спортивных мероприятий. Сегодня нужно заканчивать, потому что завтра точно пятидневный траур. А как тогда быть? Если переигрывать потом, то все регламенты летят к черту. Впервые такая ситуация, которая влияет на медали.
И вот девять секунд до конца, «Жальгирис» ведет два очка. Мышкин, Энден, Тараканов раскидывают мяч, Хейно кидает, мяч залетает уже с сиреной. После – совещание, говорят, что забили после сирены. «Жальгирис» – чемпион. Гомельский неистовствует.
Пусть будет так. Куда переносить?!
Звоню Трахтенбергу в Москву. Он мне говорит: «Вот тебе повезло. В стране пять дней траур, никаких спортивных событий».
Пять дней мы праздновали чемпионство «Жальгириса». Они говорили: «Не думайте, что мы веселимся из-за того, что кто-то умер в Москве. Нам вообще параллельно, кто там у вас: Брежнев, Черненко, Хрущев. У нас – «Жальгирис» стал чемпионом».
Я уже и тогда догадывался, что есть такая аполитичная страна: не трогайте нас, и мы не будем на вас злиться.
Праздновал я искренно, потому что не болел за ЦСКА.
Лига ВТБ и «Жальгирис», «Динамо» и Евгений Гомельский
– Какие выводы после работы на «НТВ-Плюс»?
– Главный – бороться с большими людьми бесполезно. Если Сергей Борисович Иванов решил уничтожить чемпионат России и создать лигу ВТБ, то противостоять этому было бессмысленно.
В 2011-м году я понял, что ничего у них не получится. Когда сначала увидел всю эту инфраструктуру в Литве на чемпионате Европы, а после этого слетал в Казань на игру «Жальгириса». Тогда «Жальгирис» заночевал в Казани, прилетел с нами в Москву, затем им предстоял перелет Москва – Вильнюс, и на автобусе Вильнюс – Каунас. Увидев этих утомленных ребят, то понял, что без чартеров долго они не протянут. Когда лига ВТБ создавалась, у литовцев еще не было своих чемпионатов в четыре круга, не было таких классных залов.
Мой основной посыл такой: я вырос на этих матчах и думаю, что лига ВТБ нужна, прежде всего, для серии ЦСКА – «Жальгирис» на как можно более поздней стадии. Все остальное – это гарнир. Если этого нет, тогда это не Единая лига, а открытый чемпионат России.
Иванов же оперировал тем, что посещаемость лиги ВТБ превышает чемпионат России. Он был прав, конечно, но только потому, что эти цифры поднялись за счет Вильнюса и Каунаса, Минска. Это же совершенно некорректно. А вы-то сами что для этого сделали? ЦСКА как играл в сарае, так и играет.
Как только ушли литовцы, лига ВТБ стала просто неинтересна.
– А у вас был момент, когда вы разочаровались в баскетболе?
– Как раз первые чемпионаты России. «Автодор» же стал таким крутым еще и потому, что ЦСКА рухнул, «Динамо» стояло на грани банкротства, «Спартак» закончился…
Помню, мой приятель Эльшад Гадашев приехал в Москву, его попросили помочь команде.
«Динамо» играло в тренировочном зале Дворца спорта «Динамо» на улице Лавочкина. Мы тогда созвонились с Евгением Яковлевичем. Он говорит: «Только учти: нижний зал». – «Почему не главный?» – «А там выставка то ли кошек, то ли собак. Хотя дворец называется «Динамо».
Вчера в СССР такое было невозможно. Это называлось «дворец встал на хозрасчет».
Прихожу: зрелище жалкое. Гадашев, бронзовый призер Евробаскета-89, невысокий центр, цепкий, по-кавказски злой, выделяется, но команды как таковой нет. Он потом мне говорит: «Это просто пытка какая-то. Я отгрызаю мяч на щите. И при этом должен помнить, кто из них чего не умеет. Они хорошие ребята, стараются, но мало что могут. Это уровень дубля, потому что все либо уехали, либо закончили… Этому не дашь вперед, этому не кинешь высоко, этому нельзя в спину»…
Вариант проседания был очень серьезный. Все пошло вниз.
Потом «Динамо» взял «Микродин». Зарплаты ненадолго взлетели, но быстро все закончилось. На Дмитрия Зеленина до сих пор точат зуб те, кто остались в этом бизнесе. Потому что он-то ушел, а ценник остался.
– А что думаете о Евгении Гомельском?
– Он выдающийся человек по масштабу, но всегда был подмят старшим братом. Евгений Яковлевич – гениальный женский тренер, мотиватор: девчонок зажечь, поднять, объяснить, что они лучшие, это он умеет. В мужском же ему не хватало жесткости. Он антипод старшего брата.
Даже когда Евгений Яковлевич тренировал «Динамо-М», он подставился, поэтому его и сняли. Его тогда спросили, как он видит цели на сезон. Он сказал: «Главное – выйти в финал, а там можно его и проиграть в хорошей драке». Естественно, имелось в виду, что выйти на ЦСКА. Так собственно и произошло. Но ему это припомнили. Сказали: «Мы пришли не за вторым местом, а вас оно устраивает».
Уволили его тогда по чиновничьему варианту. Он сходил в отпуск, а после отпуска ему сказали: «Мы тут собирались отдельно и решили, что стиль игры команды не устраивает руководство». Вот что ты тут предъявишь? Какой должен быть стиль?
Потом Евгений Яковлевич нашел себе идеальный вариант, когда стал президентом. Когда у него что-то спрашивали, он говорил с неповторимой улыбкой: «Ну, вы же понимаете, товарищи, я же тренер старый, а президент совсем начинающий. Еще не разобрался, надо опыта накопить. А на эти вопросы не могу ответить».
Чудесный человек. Но неслучайно, что успехов он добился с женщинами.
Классное настроение
– Что делает баскетбол таким необыкновенным?
– Когда люди такие большие, любое движение оказывается гротескным и интересным.
Вот что рассказал мне один олимпийский чемпион по футболу, не буду называть его фамилию.
Футболисты и баскетболисты готовятся вместе на базе в Абхазии к Олимпиаде-88. И у будущего олимпийского чемпиона по футболу завязываются отношения с чемпионкой гимнасткой.
А это же юг, тьма кромешная. Он идет по тропинке на ощупь, в ее сторону.
«Тут, – говорит, – вижу, на уровне двух с чем-то метров на меня движутся два огня. Господи, господи, какой-то гоголевский Вий. Инстинктивно прячусь в кусты. А там такой обрывчик, и я туда скатываюсь. Мама, инопланетяне прилетели».
В это время Белостенный вытаскивает изо рта сигарету и говорит Вове Ткаченко: «Петрович, гляди, кабаны так и шастают под ногами». А Ткаченко отвечает: «Не говори, вот так наступишь на свинью, ногу подвернешь, а Гомельский скажет: «Опять напился».
С ними всегда было классное настроение.
