Теплое интервью Виктора Понедельника, ушедшего из жизни 5 декабря.
Александр Головин говорил с ним для еженедельника «Футбол» в 2016-м.
Война, Тбилиси
— Когда началась война, вам было четыре года. Многое осталось в памяти?
— Семья в тот момент жила в Ростове-на-Дону. Но перед самой войной отец получил предложение поучиться на рабфаке в Москве. Поэтому вскоре мы оказались отрезаны от него. Маме приходилось справляться со мной и сестрой одной. А нас все время тянуло на улицу, хотя там постоянно шла стрельба. Так мама гонялась за нами с веревкой, пыталась загнать во двор или упрятать в бомбоубежище, где мы часто ночевали. Тот запах бомбоубежища я помню до сих пор, особенно когда вхожу в подвал дома или на даче. Он напоминает мне войну.
— Что делали, когда немцы вошли в город?
— Ростов рассекали проспекты — Буденновский и Ворошиловский. По Буденновскому уже летели мотоциклисты, расстреливая всех, кто попадался на пути. А по Ворошиловскому в обратную сторону шли наши войска. И где-то рядом с городом они схлестнулись. В этот момент за нами приехал дядя, замдиректора авиационного завода в Таганроге. Тогда все подобные заводы по приказу Сталина эвакуировали на Волгу. И дядя сказал маме: «Возьми все необходимое для детей и садись в машину. Вы уезжаете». Отвез нас на платформу, и мы поехали в одном составе с рабочими.
— Под бомбежку попадали?
— Несколько раз. А когда доехали до Харькова, состав вообще развернули и погнали на юг — в Тбилиси.
— Там война не чувствовалась?
— В Ростове мы привыкли к военной жизни — окна заклеены, ночевали в подвале. А в Тбилиси приехали — там везде горел свет, гремела музыка, люди ходили без маскировки. Мы были поражены. За всю войну Тбилиси вообще пережил всего один–два налета.
— Футбол для вас начался в Грузии?
— Да, играли чем только возможно — и пустыми консервными банками, и чулками, набитыми соломой. А рядом находился стадион «Динамо», и мы ходили на него смотреть, как играют профессионалы. Тогда ведь вышел приказ Сталина не забирать игроков высшей лиги в армию. Поэтому многие из них и пережили войну. Например, Борис Пайчадзе. Впервые я увидел его как раз на «Динамо». Когда уже сам стал играть, мы сдружились, часто вспоминали военные годы. И почему-то так получалось, что чаще всего я забивал именно в Тбилиси.
— Отец вас в итоге нашел?
— Как оказалось, сначала он работал в «Комсомольской правде», потом его назначили первым заместителем главреда «Красной звезды» в Новосибирске. Оттуда он и прилетел за нами в Грузию. Все вместе уже вернулись в Ростов. А брат отца не вернулся.
— Погиб?
— Пропал без вести под Курском. А бабушка ждала его до самой смерти. Уже ничего не видела, жила в старой хате, но только дверь заскрипит, она сразу: «Сыне Павлик пришел, сыне Павлик».
Обезьяна, лягушки
— В военное училище сами решили поступать?
— Сошлись два обстоятельства: оно находилось рядом с домом, и отец знал его замполита. Он объяснил, что получу такую профессию, которая даже на гражданке будет котироваться. Я поступил, но через два года вышло первое постановление ЦК о сокращении Вооруженных сил. Может быть, обошлось бы, но из-за того, что все военно-инженерные училища находились под эгидой КГБ уже расстрелянного товарища Берии, нас расформировали в первую очередь.
— Потеряли два года?
— Мне предложили перевестись в Ленинград, но родители оказались против: «Ты и так в армии послужил, поступай уже в институт и живи гражданской жизнью». Согласился с ними, и через два месяца меня позвали в «Ростсельмаш».
— Откуда они узнали про парня из училища?
— Меня еще в 10-м классе взял на заметку тренер сборной СССР Гавриил Дмитриевич Качалин. Я тогда играл за сборную Ростова на юношеском чемпионате России в Куйбышеве. Команда заняла второе место, я прилично выступил, он и занес мою фамилию в блокнот. Кстати, можете себе такое представить? Тренер национальной сборной смотрит матчи юношей. Тогда это было в порядке вещей.
— Как за два года в училище не растеряли форму?
— Служил в спортивной роте. Командующий округом маршал Еременко за этим очень следил. Это он ведь создал команду СКА, в которой я потом оказался.
— Выбора не было?
— Тогда второй дивизион чемпионата был разделен на несколько зон. «Ростсельмаш» занял в своей зоне третье место, СКА — первое в своей. Победители играли круговой турнир в Тбилиси. Помню еще, что в тот год все команды там были армейские. Пять СКВО — СКА тогда тоже так назывался – и одна СКЧФ. В итоге Ростов вышел из этой пульки победителем и попал в высшую лигу. Я с «Ростсельмашем» спокойно готовился к сезону, но тут собрали обком партии, позвали на него обе команды, командующего военным округом, командующего авиацией Покрышкина. И объявили, что СКА решено усилить пятью игроками «Ростсельмаша». В том числе и мной.
— В сборную вы попали еще игроком «Ростсельмаша» из второй лиги. Был шанс поехать на ЧМ-1958?
— Конечно. Я ведь даже был на сборах команды в Китае, сыграл несколько игр за основной состав. И Качалин, и начальник сборной Андрей Петрович Старостин планировали взять меня в Швецию, потому что в команде было много возрастных игроков. Мне уже сообщили, чтобы готовился к поездке. Но вместо Швеции я попал на операционный стол. Играл в Иваново, и центральный защитник местной команды сломал мое колено.
— Вам из-за этой травмы пришлось закончить карьеру в 29 лет.
— Не совсем из-за этой. Я несколько раз травмировал колено, делал операции и после них играл в наколеннике. Так люди что выдумывали! Говорили: «Понедельник не просто так наколенник надевает. Таким образом он показывает, что с этой ноги у него смертельный удар».
— Замечательно.
— На эту тему вспоминаю историю, как приехали со СКА в Мали. Сначала пришли на стадион, играли местная сборная и ГДР. Между командами произошла жесткая драка – мы все были поражены. Через два дня с Мали пришлось играть уже СКА. Когда выходили на поле, заметили, что африканский вратарь на цепочке ведет к воротам обезьяну. Ничего не поняли. А он вбил гвоздь в крестовину, обезьяна подпрыгнула и села на перекладину. Началась игра. Они после той драки не грубили, все нормально. Тут я зарядил метров с 30 своим ударом, мяч попал в перекладину рядом с обезьянкой. Не в нее. Но от неожиданности она упала на землю, зрители сразу встали, ахнули, начали орать, бить в барабаны. Вратарь схватил обезьяну как дите и побежал в раздевалку, за ним все игроки. И тут переводчик уже нам кричит: «Ребята, давайте тоже в раздевалку».
— Подальше от трибун?
— Мы, пока бежали, думали, они нас разорвут. Приходит представитель посольства: «Ох, ох, вы в такую историю влипли. Это же их талисман. Она с ними даже в другие страны летает. Если она умрет, я не знаю, как мы будем выбираться со стадиона». И ушел в судейскую.
— Попали.
— Тренеры нас успокаивают, объясняют, что все будет нормально. Прошло минут 20, снова вбегает представитель и говорит, что обезьянка ожила. Вроде отскочили. Я-то думал, что вратарь больше не будет сажать ее на перекладину, но нет же. Опять посадил.
— Неужели снова упала?
— Наши тренеры вовремя спохватились. Слышим, кричат: «Мы вас умоляем, не бейте сильно по воротам. А если бьете, то только низом». В итоге сыграли 1:1. Прилетаем в Ростов. А в аэропорту нас встречает президент федерации Гранаткин и с ним двое в штатском. Он идет навстречу команде и чуть ли не орет: «Что там Понедельник натворил? Какого вратаря он убил? Я только из идеологического отдела ЦК, мне сказали разобраться». Тренеры и ребята спокойно рассказали, что произошло. Он заулыбался: «Ну, хорошо. А то я подумал, что Понедельник опять что-то натворил». И уехал.
— Кто же на вас донес?
— Нам потом рассказали, как было дело. Со связью между Африкой и Европой плохо, серьезные помехи, а какой-то французский корреспондент передавал из Мали информацию по матчу. Передал нормально, но из-за помех принимающий решил, что в воротах стояла обезьяна, а центральный нападающий ударом в голову убил ее. Тогда даже этому никто бы не удивился — Африка была чем-то неизведанным.
— Экзотикой.
— Ее встретили в Китае. Жили со сборной на олимпийской базе. Прямо на территории – бамбуковый лес, дорожки для кросса. Один раз бежим с Метревели и слышим кряканье лягушек. Приблизились к ним, смотрим, а это с кухни звук. Там на громадном столе два повара разделывают лягушек. Снимают с них кожу. Метревели сразу понял, что ими кормили нас, хотя подавали как курицу. И Славка после этого категорически отказывался есть. Ему даже готовили отдельно и показывали весь процесс, чтобы он понял, что это не лягушки. А мы с удовольствием ели и не различали, какое это мясо.
— С криминалом за границей не сталкивались?
— Дома хватало. В Ростове стадион, школа и училище располагались в рабочем городке, тогда его называли бандитским. Вспоминаю, был у нас в команде талантливый вратарь. Играем как-то, и тут к его воротам подъезжает воронок, выходят два милиционера, под руки берут – в машину и увозят. Больше мы его не видели. Такое вот время было. За часы могли спокойно зарезать любого человека. Да и за буханку хлеба. Столько случаев было…
Рыбалка, Яшин
— К первому чемпионату Европы готовились в Союзе?
— Нас разместили в доме отдыха ЦК КПСС «Озера». Сейчас там неподалеку находится база «Локомотива». Рядом с «Озерами» раньше располагался еще и военный санаторий. Так Буденный и Ворошилов постоянно приходили к нам. Ординарцы приносили им мягкие стулья, они садились и внимательно следили за тренировкой. А после занятия мы с ними немного общались.
— Будущих соперников на пленках еще не просматривали?
— Какое там… Даже финал чемпионата никто не записывал. То, что сейчас показывают по ТВ, — спасибо Володе Маслаченко и его связям. Он нашел матч у какого-то коллекционера, сумел с ним договориться, заплатить большие деньги, чтобы переснять. А до этого где только не искали — даже в Госфильмофонде не могли найти. Правда, Николай Николаевич Озеров имел фрагменты, но никому их не давал, потому что ездил по всему Союзу и выступал с ними в больших кинотеатрах. Он ведь комментировал тот финал.
— Говорят, в «Озерах» вы жили в отдельном доме вместе с Яшиным.
— И как я потом узнал, в этом же доме после пленения в Сталинграде жил фельдмаршал Паулюс. А меня туда поселили, потому что я астматик. А тут весна, цветение… Доктор настаивал, чтобы я жил в этом доме и иногда даже не выходил из него целый день, потому что на улице я бы задохнулся. У меня сразу трескался язык, я задыхался. Помню, что дурные мысли лезли перед сном: «Сейчас усну и не проснусь». А с Яшиным получилось из-за того, что когда я первый раз приехал в сборную, стал близко общаться именно со Львом Ивановичем. И как-то Гаврила Дмитрич меня вызывает: «Витя, ты рыбак?» Я опешил: «С детства живу на Дону – конечно». — «Тогда от тренерского совета к тебе просьба. Пока идет период подготовки, ты в день игры не ходи на зарядку, а бери удочки и иди со Львом Ивановичем на рыбалку».
— Зачем?
— Я заметил, что в день игры Яшин становился неулыбчивым, угрюмым, очень тяжело готовился, как-то внутренне настраивался. И, наверное, из-за этого они меня и попросили. С тех пор перед официальными играми, где бы сборная ни была в России и за рубежом, мы с Яшиным рыбачили. Он успокаивался, появлялась улыбка.
— Самое удивительное место, где приходилось рыбачить?
— Арика, Чили. Во время чемпионата мира-1962. Причем ловили мы на какие-то деревянные щепки, которые выбрасывал на берег океан. Это нам местные подсказали. Получилось эффективно. Через каждую минуту вытаскивали по рыбе. Правда, оказалось, что они не очень съедобными были.
— В поражении на ЧМ-1962 все винят Яшина.
— Все началось с травмы Маслаченко в матче с Коста-Рикой перед турниром. Его прооперировали, мы думали, что дальше доставят в Москву. Но нет, зачем-то привезли в Чили. Я представляю, что с Яшиным творилось, когда он увидел обезображенное лицо: Маслаченко бутсой попали в височную кость. Это было страшно, и это был первый удар по нервной системе Льва Ивановича.
— Какой второй?
— Грубияны уругвайцы дважды ударили его по голове, и Лев Иваныч получил сотрясение мозга. А в первой игре чемпионата югославы вообще сломали ногу Эдику Дубинскому. Он после этой травмы так и не оправился. Тем более ему в Союзе потом еще два раза ломали кость. Саркома — и умер в 34 года. Кстати, того, кто срубил Эдика, югославская федерация в итоге пожизненно дисквалифицировала.
— Ну и турнир!
— Дальше мы вели у Колумбии 4:1, но мяч влетел прямо с углового, и получилось 4:4. В этот момент Льву Иванычу, конечно, нужно было дать передышку. Я знаю, что Старостин звонил в Москву Гранаткину и в ЦК, согласовывал этот вопрос. Но там сказали: «В воротах будет стоять только Яшин». Все это вылилось в два гола от чилийцев в четвертьфинале со штрафных, хотя Яшин просто мяча не видел, он из-за «стенки» вылетал.
— Он сильно переживал?
— Очень. Когда вернулись в Москву, на него все накинулись, объявили главным виновником поражения. Яшин замкнулся, уехал с женой в Подмосковье, жили там на базе. Это было тяжелейшее время для него.
КГБ, граф Монте-Кристо
— С людьми из органов перед Евро-1960 встречались?
— Инструкцию нам зачитывал человек из идеологического отдела ЦК КПСС. Он же стал замначальника спортивной делегации. Как правило, тогда во всех видах спорта на этой позиции находился полковник КГБ. При нем мы, конечно, старались особо не выражаться.
— Сразу стучал?
— Особых случаев не помню, а вот Яшин, когда мы с ним близко сошлись, один раз предупредил: «Витя, я тебя очень прошу, особенно при нем не распространяйся. Ты все-таки южанин, веселый, любишь анекдоты, но когда он рядом, не нужно говорить на любые темы, кроме футбола». И указал не на полковника, а на одного человека из команды. Видимо, были основания. Сейчас его уже нет в живых, но фамилию все равно не скажу. Кстати, в Испанию в 1964-м с нами полетели корреспонденты всех ведущих газет, и мы по незнанию их тоже называли представителями органов. Просто они как вышли целой толпой из самолета и куда-то уехали. Второй раз увидели их снова в аэропорту. Подумали, что из КГБ. Оказалось, журналисты.
— Во Францию долетели без приключений?
— До Парижа — да. Там сделали пересадку, сели на какой-то двухэтажный, но небольшой самолетик. И попали в грозу. Никогда больше в такие грозы не попадали — нас бросало в воздухе со страшной силой. В Марсель мы прилетели совсем измочаленные. Автобус отвез в отель на берегу Средиземного моря, и многие даже не пошли на ужин, сразу легли спать.
— В команде кто-то боялся летать?
— Три четверти, но особенно Слава Метревели. Он всегда садился назад, в хвост, и прятал голову. Пытался дремать, просил у доктора снотворное.
— Астма на море у вас не прошла?
— Утром встаю на зарядку, подходят доктор, тренер, я говорю: «Вообще ничего не могу понять. Посмотрите, я ведь дышу нормально, у меня такое состояния, что можно пробежать марш-бросок». В общем, на том чемпионате я порхал, как и вся сборная. Мы очень хорошо бежали в полуфинале, обыграли Чехословакию 3:0. Прилетели в Париж, а нам говорят, что французы проиграли югославам 4:5, хотя вели 3:1 и 4:2. Для нас это было не очень хорошее известие.
— Почему?
— Югославия для СССР была самым принципиальным соперником. И вообще одной из сильнейших сборных в мире, потому что она даже южноамериканцев обыгрывала. Но расстраивались недолго. Французская федерация решила бесплатно предоставить нам свою спортивную базу в Сен-Дени. Там и отель, и восемь полей. Великолепная инфраструктура.
— А сам город удивил?
— Для меня это была не первая поездка в Европу, но все равно ходил, открыв рот. Так же, как и первый раз в Чехословакии. Попал как в другой мир. С удивлением смотрел на то, как одевались люди, на витрины магазинов, на машины. Только это и оставалось, потому что суточных хватило бы всего на три бутылки местного пива.
— А как же производители экипировки, платившие в валюте?
— Они стали подходить только после нашей победы. Как правило, эти фирмы — adidas, Puma — имели в штате русскоязычных людей. Из эмигрантов. И они давали нам по 200–300 долларов и дарили бутсы, чтобы мы в них обязательно сфотографировались. Иногда доходило до смешного. Валя Бубукин, который всегда придумывал такие штучки, что все со смеху валились, одной фирме подписал что-то, другой. А когда пришло время фотографироваться, на одну ногу надел адидасовскую бутсу, а на другую — пумовскую. Все просто полегли.
— Люди из органов не запрещали играть в adidas?
— Они не обращали внимания, потому что другие сборные тоже выходили в разных бутсах. Кстати, изначально советская команда тоже играла как бы в adidas — три полоски, все дела. Но сделаны они были в ГДР.
— Как это?
— Да просто содрали дизайн и нелегально продавали. И в сборную СССР поставляли. Они на литой подошве, шипы в них ввинчивались разной величины — нужно было подбирать под поле. То есть по сравнению с нашими бутсами даже левый adidas казался роскошным. У нас вообще нормальных не производили. Помню, что только Боря Кузнецов умел забивать шипы. После него они держались год-два. А после сапожников через две игры отваливались.
— Иностранные клубы контракты подсовывали?
— Сначала – да, потом, когда они поняли, что мы их не подписываем, все прекратилось. Началось с Бернабеу, когда после финала на вручении медалей он через переводчика сказал: «Я бы с удовольствием пригласил в «Реал» Яшина, Метревели, Нетто, Понедельника и Бубукина». Объяснил, что нам будет легко адаптироваться, потому что в Мадриде играют русскоговорящие ребята, тот же Пушкаш. Замглавы делегации как услышал, так поперхнулся сразу. Выхватил у переводчицы микрофон и сказал: «Спасибо за приглашение, мы польщены, но у наших ребят контракты, они не могут поехать в Испанию». Мы еле-еле смех сдержали.
— Чем занимались во Франции в свободное время?
— Из Марселя, например, поехали на катере на остров Иф. Когда зашли в часовню, Валя Бубукин выступил: «Давайте устроим минуту молчания, вспомним наших, всех, кто ушел, и постараемся отстоять честь советского футбола». И перекрестился. Все поставили свечки. Потом походили по острову, нам показали камеру, где как бы сидел граф Монте-Кристо.
Париж, 200 долларов
— Правда, что на Евро от вас не требовали победы и просили просто сыграть в свою силу?
— Да, никто не угрожал и ничего не требовал. Но на матчи тренер, конечно, настраивал как нужно. Мы и сами часто собирались в номере у Яшина или Нетто и общались, говорили, что не можем подвести друг друга. Андрей Петрович Старостин любил повторять: «Ребята, вас собрали в сборную почему? Потому что вы показываете лучшие качества в клубах. Так покажите сегодня лучшие качества, мы от вас больше ничего не требуем. И победа будет за нами».
— Перед финалом установка была особенной?
— Тогда Старостин произнес это громовым голосом и добавил: «И Карфаген будет разбит». Мы уже в туннель выходили. Все сразу заулыбались. Кстати, в раздевалке произошел еще и эпизод с доктором Алексеевым. Перед выходом Гаврила Дмитрич снова объявил состав и, как обычно, обратился к нему: «Доктор, у вас есть замечания по состоянию игроков?» — «Нет. Все здоровы и готовы. Но можно мне еще пару слов?» А у него такой тоненький голосок был. И он этим голоском говорит: «Я знаю, кто сегодня забьет победный гол». Все обалдели, тишина.
— Кто прервал?
— Лев Иваныч встает: «Доктор, говори, кто?» — «Витя Понедельник». Яшин огромные кулаки поднял вверх: «Ну, доктор, если вы ошибетесь, мы вам сделаем темную». Все засмеялись и пошли в туннель. И когда после тяжелейшей игры мы пришли в раздевалку, плюхнулись в кресла, никто не мог слова сказать, зашел посол со свитой. Поздравил нас, но мы ничего не слышали. Сидели, молчали. Видели только, что доктор ходит и тренеры. И тишину для нас прервал тоненький голосочек: «Лев Иваныч, Гаврила Дмитрич, а кто забил победный гол!?» Яшин встал, подошел к нему, поднял своими ручищами: «Ну, доктор! Этого мы вам никогда не забудем». И все как грохнули, засмеялись и пошли умываться. Кто-то потом запел, Бубукин начал рассказывать очередной анекдот.
– Шампанского в раздевалке не было?
— Нет, много его стояло на ужине. Но в номерах мы и кое-что покрепче приняли. А потом Андрей Петрович сказал: «Господа-товарищи, сегодня Париж мы отдаем на ваше растерзание». Автобус подвез нас к Елисейским Полям, мы вышли и ахнули. Вокруг было светло как днем: везде лампочки, прожектора, неслась музыка. Народ гуляет, ресторанчики и бары открыты. Мы пошли и до пяти утра завоевывали Париж. Когда вернулись, пару часов поспали, и уже нужно было готовиться к поездке в ресторан на Эйфелеву башню. Там вручали медали, пришли репортеры.
— Правда, что за победу вам выдали только по 200 долларов?
— Да, я на них смог купить только искусственную шубу жене и какие-то детские вещи. Старшие ребята вроде бы ходили к тренерам, говорили, что югославы за второе место получили намного больше. И глава делегации почувствовал это, подсуетился. Собрал всех: «Я разговаривал с Москвой, мы вам все компенсируем. Вы получите такие громадные деньги, которые никому из спортсменов не снились». Когда вернулись домой, никто нам ничего не заплатил даже в рублях.
«Золотой» гол Виктора Понедельника в финале ЕВРО-1960. Вечная память! pic.twitter.com/rmJUM15WuH
— ЕВРО-2020 в Санкт-Петербурге (@euro2020spb) December 5, 2020
Фурцева, Шолохов
— В 1961 году вы перешли в ЦСКА, но не сыграли ни одного матча. Что это было?
— Там целая эпопея. На одном из совещаний ЦК выступил Брежнев и сказал, что, мол, как так: в хоккее ЦСКА — чемпион, а в футболе плетется непонятно где. «Что, нельзя за счет других армейских клубов усилить центральную команду, которая представляет нашу святую армию?» И сразу началось движение. Утром раздается звонок в дверь, входит офицер, с ним – солдат с автоматом: «Вот предписание срочно доставить вас к первому секретарю ЦК комсомола Павлову, у которого есть задание усилить ЦСКА. Быстро собирайтесь, возьмите с собой только самое необходимое». Меня сразу переправили на военный аэродром в Ростове и самолетом привезли в Москву.
— Сразу к Павлову?
— Встречает полковник и говорит: «У Сергея Палыча должны быть только в два часа, там будет совещание, будут военные, а сейчас я покажу вам будущую квартиру». Привозят на Сокол в генеральский дом. Там жили и Бобров, и Федотов, сейчас – вдова Бубукина. Полковник открывает квартиру — она громадная, комнаты метров по 30, потолки четырехметровые, везде стоит мебель, даже посуда есть. И отдал мне ключи. Я объяснил, что в Москве не останусь, отдал их. И мы поехали к Павлову. Захожу в кабинет, там здоровый стол, во главе — Павлов, генерал армии, курировавший спорт, еще какие-то генералы, председатели профсоюзов, люди в штатском. Началось обсуждение.
— Сидели молча?
— Сначала Павлов выступает, мол, есть такое мнение, что надо усилить ЦСКА. Я осматриваюсь, смотрю, сидят Саркис Овивян из «Арарата», Витя Мишин, за ним «Спартак» охотился, еще футболисты. Их тоже решили отправить в ЦСКА. Много было слов, потом каждому дали выговориться. Я объясняю: «Не могу сразу ответить, надо посоветовать с семьей». — «Хорошо, завтра в 12 дня вы должны быть здесь, и мы с вами окончательно договоримся». Я прихожу к отцовскому другу, у которого жил в Москве, рассказываю ситуацию, он набирает отца. Тот из Ростова говорит: «Ты не знаешь, что здесь творится».
— Что?
— Оказывается, болельщики собрались на стадионе, остановили движение на главной улице. И потом вся колонна с криком, шумом, плакатами, что Понедельник должен играть в Ростове, пошла на площадь к железнодорожному вокзалу. Люди там собрались и начали митинговать. Отец говорит: «Писатели во главе с Михаилом Шолоховым обратились к Фурцевой. И мне недавно позвонили, сказали, чтобы ты в 10 утра был у нее в министерстве».
— Интересно.
— Встречает ее помощник, просит долго не задерживать, а то она приболела. Думаю: «Я же мальчишка, как я могу задержать министра культуры?» Захожу в кабинет, там длинный стол. В его конце сидит Екатерина Алексеевна и кутается в теплый платок. Привстала: «Витенька, близко ко мне не подходите, чтобы не заразиться, садитесь». Я начал рассказывать. А потом мысль: «Да кому я рассказываю? Она все и без меня знает, из КГБ ведь доложили наверняка». И тут я в этом убедился, потому что она сказала: «Витенька, до 12 часов, когда вам нужно к Павлову, еще много времени, вы идите к своим друзьям в «Советский спорт», а потом поднимитесь через квартал к Сергею Палычу».Я так и сделал, пошел в ЦК комсомола к 12 часам. Павлов встречает: «Виктор Владимирович, я прекрасно понимаю ваше состояние, понимаю, что вы не хотите бросать родной город». И ни слова о том, как вчера давил, называл разные высокие фамилии. Продолжает: «Знаете, это как собрать всех звезд в Большой театр. А на местах тогда кто будет выступать? Что на это скажут простые люди?» Я стою и еле сдерживаюсь, сопоставляя, что вчера говорил человек и что говорит сейчас — совершенно обратное.
— В Ростове встречали как героя?
— Поезд уже подходил к вокзалу, а на перроне огромное количество людей. Я думал, что приветствуют иностранную делегацию и, как обычно, людей собирают со школ, фабрик, заводов… Выхожу из поезда, и вдруг кричат: «Витя приехал!» Хватают у меня из рук чемодан, берут на руки и несут в центр вокзальной площади. Опускают, и снова крики: «Где будешь играть?» — «В Ростове». Опять поднимают на руки, и толпа несет меня по Пушкинскому бульвару прямо к квартире отца. Я переоделся и поехал в клуб. Но еще месяц федерация футбола запрещала играть, чтобы люди снова бунт не устроили.
— Что на этот раз?
— Меня нужно было заново оформлять в «Ростсельмаш», потому что по всем документам я уже был игроком ЦСК МО. И там возникла заминка с документами.
«Спартак», цензура
— Вашим последним клубом считается «Спартак».
— Поехал на сборы, но схватила астма. Плюс травма колена сказывалась. Даже в заявку не стали вносить, я решил закончить.
— После футбола вы работали в журналистике. Сталкивались с цензурой?
— Она была жестокой. Каждый материал проверял цензор в ночной редакции и некоторые статьи просто выбрасывал.
— Проблем из-за этого не возникало?
— Если у цензора были замечания, меня напрямую с ним соединяли, и он высказывал все. Помню, кстати, что очень много замечаний было не по высшей лиге, а по первой и второй. Там играли команды из городов, где базировались военные гарнизоны. И их нельзя было называть. То есть мы оказывались в идиотском положении, приходилось кое-как выкручиваться.
— Летний чемпионат Европы снова будет во Франции. Часто звонят журналисты по этому поводу?
— Да постоянно. И из России, и из Франции. Недавно вообще английская съемочная группа приезжала.
— Из участников финального матча остались только вы и Крутиков.
— Года два его не слышал. Говорят, где-то в деревне лежит.
— Царев в Париже не играл, но в заявке был.
— Про него я не слышал еще дольше.
