Большой теннисный разговор с Лерой Ли.
До ренессанса мужского тенниса России-2018/19 нашим последним топ-игроком был Михаил Южный: он доходил до четвертьфиналов всех турниров «Большого шлема» (а на US Open – дважды до полуфинала), стоял в мировой десятке и дважды брал Кубок Дэвиса.
Болельщики в основном знали Южного как классного игрока с шикарным одноручным бэкхендом, который затащил великий кубковый финал-2002, мало говорил и вообще был довольно суровым. Но эти же болельщики годами удивлялись, как в этом интровертном русском иногда просыпался артист: когда он приветствовал трибуны воинским салютом (за который в туре его прозвали Полковником), как разбил голову в кровь по ходу матча в 2008-м, как, наконец, извинялся за разгромное поражение на «Ролан Гаррос» выведенным на грунте «Прастите» («Sorri»).
Мы встретились с Южным ровно через год после его последнего профессионального матча, чтобы узнать, что это все было такое и что будет дальше.
После тенниса наконец позволил себе инстаграм и поездки на машине на футбол
– Мы с вами договорились о встрече за 5 минут в инстаграме. Но раньше Михаил Южный был последним теннисистом, которого можно было представить там. Это потому, что тенниса больше нет?
– Когда я начинал в туре, социальных сетей и близко не было – а когда они появились, мне было тяжело перестроиться. Это дополнительное внимание, дополнительные силы, дополнительное общение. Оно могло увести в сторону от того, чем я занимался. Поэтому я создавал вокруг себя такой вакуум.
Сейчас у меня другая жизнь: мне не нужна такая концентрация, как раньше, не надо быть готовым на сто процентов каждый день, так что экономить силы, грубо говоря, не для чего.
– На этой неделе год, как вы не играете. Даже актеры рассказывают, что окончание съемок фильма – это грустно. А у вас не фильм был, а 20 лет жизни. Легко было начать новую?
– Год быстро прошел – очень интересно и эффективно. Мне тоже казалось, что это будет тяжелый период, адаптация. Но получилось очень легко. Видимо, я свой ресурс израсходовал. Можно было его продлить, и я считаю, что и сейчас бы еще мог играть на достаточно высоком уровне – первой сотни. Но это стоило бы мне уже приличных сил, а мотивации уже не было. Кого-то из топ-20 обыграть можешь – как я последний матч проиграл Баутисте при, в принципе, равной игре, – но выиграть даже турнир 250 – даже (улыбается)! – задача довольно сложная. Так что решение далось мне безболезненно, никаких сожалений не возникло.
– За год после тенниса вы сделали что-нибудь, чего не могли себе позволить, пока играли? Не знаю, бутылку водки выпили? Или съездили в отпуск какой-нибудь длинный?
– Ну, конечно, жизнь у меня изменилась прилично. Раньше мне очень важно было выспаться, быть в форме – сейчас я проще на это смотрю. Теперь могу сесть в машину и поехать в Питер на футбол, когда захочу. Был на «Зенит» – ЦСКА в прошлом году.
– На машине не утомительно разве?
– Нет, отлично. И в Казань я в этом году опять ездил на машине, чего раньше себе позволить не мог. Мне нравится.
– А сколько ехать в Казань?
– Я ехал до Нижнего, там переночевал, погулял по Нижнему – я там ни разу не был. И дальше доехал до Казани. Обратно я в ночь уже гнал, потому что у меня потом вечером был вылет. Впервые в Тбилиси побывал на Tennis Euro с ребятами.
Еще у меня дочь родилась.
– Что же вы молчали! У вас же есть инстаграм! Вы теперь многодетный отец? А когда? И как зовут?
– В апреле, зовут Милана.
Пытается вытащить в тур 10 молодых российских игроков, но говорит, что юношеский теннис у нас – кошмар и катастрофа. Как Южный с этим борется?
Летом Южный вернулся в теннисные новости, оказавшись в команде русского канадца Дениса Шаповалова. На самом деле это пока даже не основная его работа. Основная – проект «Южный team» (индивидуальное сопровождение молодых игроков при переходе в профессиональный тур) и теннисный центр в Новокузнецке.
– Школа в Новокузнецке – это самый серьезный теннисный проект, в котором я участвую уже давно. Серьезный – потому что я там не просто приехал-уехал, потренировал, и все.
– Это академия Михаила Южного?
– Нет. В Новокузнецке с 2010-го есть городской теннисный центр, и Михаил Южный там приглашенный специалист. Есть команда тренеров: старший тренер, очень сильный, есть 15-летние ребята – так сказать, первопроходцы. Сейчас они резерв сборной России, и есть задача вывести их на максимально возможный уровень. И есть глобальные задачи: создать систему тренировочного процесса, помочь тренерам и игрокам набраться знаний, чтобы в будущем, если нас там даже не будет, эта теннисная школа продолжала давать результат.
– А почему Новокузнецк?
– Когда там открылся центр, я по приглашению приехал на один день, провел мастер-класс, увидел, что это первый теннисный центр, который отвечает всем мировым стандартам.
Было очень много детей, меня впечатлили интерес и рвение. Я провел мастер-класс и улетел, а там тренировали в основном любители. В 2011-м я приехал туда на два дня и дальше – каждый год на несколько дней. А когда я уже заканчивал играть, мы договорились, что было бы хорошо мне быть там не просто наездами, а полноценно недель 20 в году. И за этот последний год я так с этими ребятами и провел: это был Новокузнецк, сборы в Турции, турниры с ребятами в Тбилиси, Казани, Москве.
Я многому научился за этот период, особенно у старшего тренера Алексея Филатова. Где я и где юношеский теннис, не говоря о детском? До Нового года я три-четыре недели просто понимал, как строится общение с детьми. Я многое из этого или не знал, или забыл, или проскочил. И там у нас очень хорошее дополнение, и мне нравится понимать, что такое работа.
– Что такое ваша работа?
– Обучение тренерского состава: я делюсь опытом, тем, что знаю про теннис, техникой. Это все на корте практические занятия. Лекции не читаю – это не мое. Разбираем нюансы техники, за чем следить, как следить. Потому что я вижу, что сейчас творится в детско-юношеском теннисе. Давайте откровенно: это близко к катастрофе.
– В смысле?
– В плане технического оснащения игроков. Просто невооруженным глазом видно, что работа в этом направлении практически не ведется.
– Все играют как попало?
– Все играют как могут, да. Это проходит, но только до определенного момента. Если речь о высоких целях, то у очень многих игроков, что я видел, ресурс для их достижения ограничен, причем на раннем профессиональном этапе.
– Это потому что нормальных тренеров нет?
– Во многом да, во многом – потому что у тренеров не хватает времени на всех игроков, нет мотивации и желания. Знаете, есть тренеры, а есть спарринги. Спарринг будет набивать, не вдаваясь в детали. Так и тренер, бывает, дал упражнение – и давай делай. Это вот по детям, к сожалению, ощущение, что у всех спарринги, а не тренеры.
– У вас еще был какой-то петербургский проект? Что-то в Курортном районе?
– Это был мой проект мобильной команды игрока «Южный team», к которому возник интерес у теннисной школы в Разливе (исторический район Петербурга между Финским заливом, Водосливным каналом и озером Сестрорецкий Разлив – Sports.ru).
Я не смог донести до родителей и тренеров свое видение нашего взаимодействия. Например, я не хочу тренировать одного, двух, трех детей или даже группу, потому что это очень узкий профиль, и он не мой. Вот Денис Шаповалов – это тот уровень, на котором мои знания и опыт могут пригодиться. Но если мы говорим о ребенке 12-13-15, даже 17 лет, то лучше у этого ребенка будет тренер, а я буду его курировать. Так я смогу ему больше дать [чем если буду с ним постоянно]. Мы сказали, что хотим помогать вести игроков, создать команду, которая была бы одним целым с этим треугольником игрок-родители-тренер. У нас есть все специалисты, и мы сказали, что можем помочь им минимизировать ошибки на этом пути, пройти его как можно менее болезненно.
– И что там не сложилось?
– У меня было ошибочное представление. Я никогда не выходил ни с кем играть за деньги. Подкидывать, почасовая оплата – это все для меня лично непонятные вещи.
– Почему?
– Ну а во сколько вы можете оценить тренировку со мной?
– Трудно сказать, но у меня столько нет.
– И мне трудно сказать.
– Серьезно? Потому что вы не можете цену себе назвать?
– Нет, потому что если я назову реальную цену…
– Никто не придет?
– Ну вы понимаете. Я подумал: если я пришел на корт с игроком, беру ракетки, мячи, плюс у меня помощник, это тоже должно чего-то стоить. Я назвал некую сумму – она показалась завышенной.
– Какую?
– Ну это неважно, это в любом случае неважно.
– Может, неважно, но интересно же.
– Короче, откликнулись некоторые энтузиасты, которые верили в этот проект. Мы провели один недельный сбор, но, во-первых, тренеры боятся отпускать игроков из страха, что они не вернутся. Во-вторых, деньги: тренер уже полученные деньги не вернет, а вместе с ребенком поехать на сбор у него нет либо мотивации, либо возможности. Так что эти сборы, которые мы пытались организовать, тоже не пошли, хотя мы пробовали разные варианты.
– Бизнес-модель, то есть, не нашлась.
– В тех обстоятельствах – нет. Мы хотели организовать хороший тренировочный процесс за приемлемые деньги. Вот сейчас, например, в «Южный team» десять человек, и стоим мы примерно как самая дешевая европейская академия, хотя, я считаю, качество услуг мы предоставляем в разы выше – хотя бы потому, что у нас всего десять человек, каждый из которых получает помощь и внимание.
Вот смотришь на некоторых 17-18-летних и понимаешь, что поезд ушел, шансов нет, хотя если начать с 12-13 лет, то можно сделать хороший теннисный продукт. Поэтому я ездил даже не только по России смотреть игроков, но и в Таиланд дважды, и в Америку.
Когда убивал ракетку на «Ролан Гаррос», это было не безумие, а осознанное действие (и разбитая в кровь голова тоже помогла). Всю карьеру провел с одним тренером, но советовался с кучей сильных консультантов
– Что для вас главное достижение вашей карьеры?
– Очень трудно выделить что-то одно. Обычно все имеют в виду [решающий] матч Кубка Дэвиса 2002 года. Это знаковое событие, и понятно, что у всех я ассоциируюсь и буду ассоциироваться уже, наверное, всю жизнь с этим матчем. Но мне самому очень тяжело сказать. Во-первых, мне в 2002 году было 20 лет, а в таком возрасте многое не воспринимаешь так, как болельщики и просто другие люди. Плюс у меня тогда вообще восприятие было другое (за два месяца до матча потерял отца – Sports.ru).
После того матча у меня было почти 16 лет карьеры, и очень многое произошло, так что лично для себя выделить какой-то этап карьеры я не могу. Это, знаете, как ответить на вопрос, какого ребенка любишь больше.
– Ну, работа не то же самое, что семья.
– Но ты переживаешь каждый матч, и очень трудно выделить что-то. Да, есть полуфиналы и финалы. Вот если вы покажете мне весы, на которых вы это все взвешиваете, я вам четко отвечу.
– Если бы у меня были весы, я бы не спрашивала.
– Вот и у меня нет.
– Эти ваши знаменитые выступления: разбитая голова в Майами-2008, или когда вы на «Ролан Гаррос» ракетку убили об скамейку и на грунте написали «Sorri», или просили помощи у Агасси на «Уимблдоне». Что это было?
– О’кей, смотрите. Майами – это чистые эмоции и огромный элемент случайности, что кровь пошла. Игроки постоянно бьют себя струнами по голове – и у Джоковича это видели, и у Багдатиса. Если бы крови не было, никто бы не заметил.
То, что было на «Ролан Гаррос», – это, наоборот, делаешь с холодной головой, а не потому, что ты сумасшедший, лупишь ракеткой и не можешь себя контролировать. Нифига. Ты это делаешь как раз потому, что четко понимаешь, что тебе это необходимо, и ты себя в этот момент контролируешь. Вот ты проиграл первый сет, ходишь сам не свой, тебя всего сковало, и тебе надо куда-то этот пар выпустить. Ты попытался покричать – не получилось, попытался лупить – не получилось, а тебе надо себя как-то освободить. И ты осознанно находишь этот вариант, тем более – что ты десять раз ею лупишь, что один – больше одного предупреждения тебе не дадут. Да, штраф может быть больше как за агрессию, но это уже мелочи.
Так что очень многие дурацкие вещи, которые ты делаешь на корте, только с виду дурацкие, а на самом деле помогают тебе выиграть матч. Даже эта кровь в Майами помогла мне выиграть матч: я после нее выиграл семь очков подряд. То есть это такой способ победить любой ценой в рамках правил.
А Агасси – я пытался как-то себя взбодрить, начать играть – тогда не получилось. Но у меня в тот день сын родился, поэтому там я хоть и проигрывал, но это было такое [не так важно].
– Не досадно, что вы провели столько лет в элите, а вас ассоциируют либо с одним кубковым матчем, либо с 30 секундами в Майами?
– Кто-то помнит это, кто-то – другое, кто-то вообще знать ничего не знает. Это же не значит, что я должен обижаться и говорить: как это никто не знает, что я себе голову разбил? В теннисном мире меня помнят за другие вещи и вообще вряд ли вспомнят те два эпизода, что вы назвали. Вы вспомнили слова Раонича («Прекрасный человек. Они с Борисом – одни из лучших людей, которых я встретил в туре, когда только заиграл» – Sports.ru) – он не сказал же, что я сумасшедший.
– Как на вашу жизнь повлияло то, что вы так рано потеряли папу?
– Чтобы знать, как это повлияло, надо, чтобы у меня была другая такая же жизнь, где этого не произошло. А у меня ее нет. Я повзрослел, наверное, раньше. Не то что был ребенок – и вдруг в момент стал взрослым, но папа закрывал собой очень многие проблемы и вопросы, которые касались меня, семьи. Хотя опять-таки – вы же понимаете, сказать точно невозможно.
– Понимаю.
– Это, кстати, к вопросу о команде – почему мы в «Южный team» пришли к модели сотрудничества «игрок-тренер-родитель»? Потому что лично я заиграл рано, вошел в топ-100 первым по своему году, раньше Роддика, потому что у меня уже была команда: тренер, психолог, тренер по ОФП, массажист, папа, который занимался всеми организационными проблемами, и брат, который мне помогал. Это была реальная командная работа с четким пониманием, чего мы хотим достичь и как.
И мы были первопроходцами в этом плане. Вокруг нас не было людей, которые бы сказали: ребят, делайте так и так. Если бы у нас были такие люди, то я к доктору Блюму (Евгений Блюм – доктор медицинских наук, специализирующийся на биомеханических методиках восстановления; имеет клиники в Москве и испанской Марбелье – Sports.ru) я попал бы не когда у меня травмы пошли в 2005-м, а раньше, и это помогло бы мне стать еще лучше. И было много нюансов по тренировочному процессу, до которых мы сами доходили спустя какое-то время, потому что не было знающих людей, которые могли бы нам помочь дойти до этого быстрее.
– Вы, кажется, единственный игрок, который за всю карьеру тренера не сменил. Даже Надаль с дядей Тони расстался, а вы с Борисом Львовичем Собкиным – нет. Как так?
– Давайте начнем с такого: почему люди меняют тренеров?
– Потому что устают, перестают слышать, сотрудничество просто перестает быть эффективным.
– Хорошо. А когда мы перестаем слышать? Когда нам изо дня в день говорят одно и то же. Борис Львович никогда мне не говорил одно и то же. Он всегда находил пути и слова, хотя теннис – узкий вид спорта: удар справа, удар слева. Попробуйте хотя бы год игроку говорить это все разными словами какими-то – это и есть работа тренера. Борис Львович все эти годы искал новые пути, возможности сказать что-то, объяснить, ввести новые упражнения – много всего.
– И у вас за 25 лет не было желания поработать с кем-то еще?
– Все было, и мы пробовали, вместе обсуждали, кого взять. Я брал консультантов. То, что я всегда был у одного тренера, не значит, что у нас был вакуум: только я и он. Мы по 40 недель в год проводили на турнирах, где, если ты нормальный адекватный человек, ты можешь пообщаться с любым специалистом. Даже в обычном разговоре услышав чье-то мнение, ты развиваешься, растешь.
Когда у меня был сложный этап, я обращался к Ги Форже (экс-четвертая ракетка мира, экс-капитан сборной Франции, сейчас директор «Ролан Гаррос» – Sports.ru). Просто спрашивал: можно с тобой поговорить? Как у тебя было, расскажи. И он рассказывал. С Дарреном Кейхиллом (экс-игрок топ-25 и тренер программы развития игроков adidas, тренер Симоны Халеп – Sports.ru) мы разговаривали один на один, Марка Вудфорда (12-кратного чемпиона парных «Шлемов» – Sports.ru) я приглашал консультантом. Таких людей было много. Я не ездил к ним тренироваться, потому что это было сложно организационно, но Борис Львович всегда находил какие-то новые слова и действия, и поэтому наш тандем шел и шел.
Как у Южного испортились отношения с Федерацией тенниса России из-за денег и отношения «Миша-игрок». Федерация не имеет никакого отношения ко взлету Медведева, Хачанова и Рублева – зато проблем полно
– Что вы знаете о расколе ATP – после осуждения Джастина Гимельстоба, непродления контракта Криса Кермода, – о всей этой борьбе за влияние?
– Я в основном знаю все из прессы, там очень много слухов, комментировать которые не хотелось бы. Есть Борд (Совет) игроков, и в связи с этим всегда кто-то доволен, кто-то недоволен, кто-то ищет пути, и постоянно какие-то передряги происходят и внутри ATP, и между ATP, и WTA, и ITF. То есть там никогда не было спокойной жизни.
– А вы когда-нибудь входили в Совет игроков или хотели?
– Не входил и никогда не хотел, если честно, потому что это отнимает время, силы – одно то, сколько они сидят на митингах перед турнирами «Большого шлема».
Хотя когда ATP переходила на обязательные турниры и менялся подсчет очков (в 2009-м была введена нынешняя классификация турниров ATP и система рейтингования – Sports.ru), там были передряги и с призовыми чехарда. И я тогда высказывал свою точку зрения тур-менеджерам, а они говорят: «Так а ты почему не идешь в Совет?». И я подумал: действительно, что это я говорю, а когда речь заходит о том, чтобы сделать, не иду. И я выдвинулся [в Совет]. Слава богу, за меня не проголосовали! Я был счастлив и сказал: все, ребят, я попробовал – меня не выбрали; теперь имею полное право говорить что хочу, а вы слушайте (улыбается).
– Говорят, ваши отношения с Федерацией тенниса России испортились после того, как однажды на Кубке Кремля вы узнали, что Тсонга, который стоял в рейтинге ниже вас, за приезд заплатили больше, чем вам.
– Любви у нас с определенного момента нет – чисто деловые отношения, бизнес, да. И мы просто общаемся, у нас есть интересы, вот и все. Давайте так: когда тебе 20, 21, 22, у тебя есть какие-то иллюзии. У меня было представление о том, как относятся к своим игрокам, а потом мне показали, что ничего такого нет, что Миша – просто игрок. Ну, я и стал себя вести как просто Миша-игрок.
– Они вам не платили?
– То, чего я стоил, – нет.
– А сколько вы стоили? И сколько платили?
– Я понимаю, что вам хочется сумму написать, но дело не в ней, а в том, что в спорте нужно выстраивать бизнес-отношения. Моя ошибка была в том, что я не выстроил их с самого начала. Мне говорили: Миша, надо приехать сыграть. И мне казалось, что я должен, потому что свои, домашний турнир. И мне менеджеры говорили, что это неправильно, а я им говорил: это у вас неправильно, а у меня домашний турнир.
Когда в 2010 году на Кубке Кремля я узнал всю эту ситуацию, я снялся с одиночки – не в знак протеста, но просто в ответ. Сказал, что простудился. И у меня ни в тот день, ни потом три месяца еще никто не спросил, что случилось и как я себя чувствую. Такое сразу говорит о том, что ты никому не нужен. Меня это удивило тогда: ведущий игрок страны, которым я тогда был, снимается с домашнего турнира, а всем все равно. Я тогда подумал: почему мне должно быть не все равно? С тех пор у меня все стало просто: хотите меня видеть – вот мои менеджеры, общайтесь. Это перестало быть моей проблемой.
– Летом на фоне того, как наши теннисисты пошли вразнос, Шамиль Тарпищев сказал, что это плоды работы федерации…
– (Улыбается) Это даже близко не плоды работы федерации. Уровень тенниса в стране – это среднее количество игроков в юниорском теннисе. Это не победы до 10-12 лет, когда просто человек часы выигрывает, а уже работа тренерского состава. Поэтому давайте посмотрим, сколько у нас было в этом году юношей на турнирах «Большого шлема» (по одному на Australian Open и «Ролан Гаррос», ни одного на «Уимблдоне» и US Open – Sports.ru), сколько у нас человек в топ-500, сколько у нас «Челленджеров» и «Фьючерсов» проводится. Вот в Италии они каждую неделю, и у них по 20 игроков в квалификациях «Шлемов».
У нас сейчас три игрока мирового класса. Это супер, но это лично их заслуга. И если они будут десять лет еще играть, будет здорово, будет казаться, что у нас с теннисом все классно. Но вот я поездил по детским турнирам, и, если честно, уровень там сильно упал. Я теперь это изнутри вижу.
– То есть сейчас три топ-теннисиста сами себя вырастили.
– Ну смотрите. Десять лет назад у нас было в сотне семь игроков (Давыденко, Андреев, Сафин, Турсунов, Куницын, Габашвили, Южный – Sports.ru). Сколько у нас тогда было «Челленджеров» и «Фьючерсов»?
– Больше, чем сейчас?
– У нас сейчас ноль!
– А тот московский, который дядя Карена Хачанова проводил?
– Это было два года назад. Карен вырос, и «Челленджер» не нужен больше. А что вы смеетесь – так и есть. А остальным как расти, где очки набирать, как прогрессировать? Национальный теннисный центр есть у нас?
– Название есть.
– Я тоже так считаю.
Южный против равенства призовых для женщин и мужчин: раз деньги поровну, пусть мужчины играют на «Больших шлемах» в три сета, а не в пять
– У меня еще про деньги.
– Да я уж понял.
– Я знаю, что вы противник равенства призовых для мужчин и женщин, и я понимаю логику: мужской теннис – более востребованный продукт, поэтому мужчины достойны более высокой оплаты. Во всех этих разговорах я не понимаю другое: когда мужчины говорят, что женщины должны получать меньше, чего они переживают? Женщинам что, ваши деньги отдают?
– Есть призовой фонд турнира «Большого шлема», который делится как?
– Пополам.
– Вот и все. Призовые равные только на «Шлемах», где фонд общий. Поэтому мы говорим: если хотите женщинам платить столько…
– Платите нам больше?
– Да. Ну давайте честно: почему за одни и те же деньги мы играем пять сетов, а женщины – три?
– Так сложилось исторически. И мужчины сильнее женщин.
– Но если вы за равенство, давайте сделаем равенство во всем? Будьте вы такими же сильными или давайте мы будем такими же слабыми. А то получается, что в деньгах мы равны, а как играть, так мужчины сильнее и должны играть больше. Определитесь тогда: если мы равны, тогда ничего не делим по половому признаку.
– Да, но согласитесь: в 2019 году это больше такой вопрос оптики, чем технических деталей. Это символ. В XXI веке просто некрасиво платить в рамках одной профессии женщине меньше, чем мужчине.
– Тут отчасти согласен. Но в футболе и других видах спорта же платят меньше. А у нас почему по-другому?
– Ну, в футболе тоже очень остервенело борются за равенство сейчас.
– Но его же нет. Хотите равенства – давайте ничего не делить по половому признаку и все играть три сета.
Работа с Шаповаловым: помощь разговорами на русском, почему с новыми тренерами улучшаются результаты
– Как вы оказались в команде Дениса Шаповалова?
– В августе мама Дениса связалась с Борисом Львовичем, спросила, чем я занимаюсь. Они хотели пригласить меня в Цинциннати, Уинстон-Сейлем и на US Open. У меня планы уже были расписаны, и в Цинциннати я приехать не смог, но после приехал. После US Open у меня в Америке были ребята, которых нужно было посмотреть, так что мы с Денисом смогли дней пять потренироваться в академии IMG. Дальше он поехал на Кубок Лэйвера и в Азию, а у меня были обязательства перед турниром в Петербурге и Новокузнецком, потом лечу на турнир легенд на Мальорку, оттуда в Анталью на сборы с новокузнецкими ребятами.
– Но вы еще хотите поработать вместе?
– Хотим, да.
– А как он вообще сам? Вот на US Open он, например, рассказывал, что вы ему «в мозгах» помогли: разговорами, настроем. Как это было?
– Давайте быть откровенными: новое лицо – новые эмоции. Это почти у всех происходит, с новым тренером результаты сразу идут хорошие, и все такие: о, это потому что тренер пришел. На самом деле это чисто эмоции, а результаты – это часто остаточные явления от работы с предыдущим тренером или вообще что-то другое.
Нет же таких волшебных слов, которые ты пришел, сказал – и все. Просто если тебя человек пригласил, значит, он тебе доверяет и будет верить тому, что ты говоришь. Конечно, это не значит, что ты можешь что угодно говорить – просто тут важен хороший контакт и общение. Денис – хороший профессионал и тренируется и играет как следует.
Его мама играла в теннис, она тренер. Она мне дала много полезных советов, которые позволили найти общий язык. Это очень важно и опять возвращает нас к тому взаимодействию, о котором мы говорили.
– Вы по-русски говорите с ним?
– Да.
– Я посчитала, что он по возрасту вашим детям ближе, чем вам. Он такой типичный постмиллениал: что-то снимает, рэпчик читает. Как вам с ним?
– Он как раз посередине между мной и моими детьми, я бы сказал. Да и я, когда еще играл, общался с игроками помладше и возраста Дениса тоже. Сначала-то общаешься вроде со своими ровесниками, а потом все младше и младше. Нет такого, что мы с разных планет.
Комментарии Сафина и Кубок Лэйвера = спасение тенниса от смерти
– На US Open видели матчи наших?
– Смотрел Рублева с Берреттини. Карена не смотрел, потому что Денис играл с Феликсом тогда. Медведева по телевизору в основном.
– И как вам?
– Помню, я играл с Медведевым «Челленджер» в Бангкоке несколько лет назад. Он уже тогда ездил с французской командой. Ничем не выделялся тогда, могу сказать. Сейчас сразу видно, что для своих габаритов у него очень хорошая скорость, хорошая работа ног. Но теннис – многофакторный вид спорта, нельзя выделить что-то одно. Много всего должно сложиться, чтобы стать четвертым в мире, как он сейчас.
Никто не мог предположить, что у него будет финал US Open уже в этом году. Что вообще он – как и Рублев, и Хачанов – способен дойти до финала «Шлема» – это да, так мне и до US Open казалось. Но чтобы после такой серии турниров, после того, как складывались первые матчи, когда все болит, что-то сводит… А в итоге чуть-чуть не хватило, чтобы обыграть Надаля в финале.
– У него, кстати, тоже техника специфическая. Говорят, что он такой нескладный весь.
– Действительно техника у него очень своеобразная. Но он так подходит к мячу, что ему всегда удобно бить. Можно пофантазировать, как бы он играл с чистой техникой, но это так не работает – неизвестно, что было бы. Да и потом, Борис Львович всегда говорил: Миш, с какой стороны посмотрим, та и будет сильная.
– А финал смотрели?
– Только концовку первого и концовку пятого, потом отдельно ключевые моменты.
– А слышали, как Сафин комментировал?
– Слышал отзывы, этого достаточно (улыбается). Я считаю, они очень угадали с кандидатурой, потому что было очень свежо, действительно взгляд изнутри именно в той манере, в которой можно у телезрителей пробудить интерес к теннису.
– А как вам Кубок Лэйвера?
– Классное мероприятие, классное соревнование. Если еще сборная Мира подтянется чуть-чуть, будет еще интересней со временем.
– А не кажется, что там все немного переигрывают?
– А вам не кажется, что теннис вообще устарел и просто необходимы вот эти вот конструкции, которые придут на смену тому, что мы сейчас имеем? Тем более там же призовой фонд есть, за который они играют.
– Да. Но неужели Рафаэлю Надалю так интересны 300 тысяч долларов, как он это изображает?
– Я считаю, что именно такой формат просто как воздух необходим теннису, потому что глобально теннис, на мой взгляд, реально устарел, к сожалению. Смотрите: итоговая восьмерка в Лондоне пользуется популярностью?
– Да, там часто битком.
– Турниры «Большого шлема»?
– Разумеется.
– Laver Cup?
– Да!
– У турнира 250?
– Ой, нет, конечно.
– Вот видите. Получается, у нас спорт держится на шести турнирах в году, да и те слишком зависят от топ-игроков. Поэтому я и считаю, что новые форматы нужны.
***
– Ладно, расскажите, стихи пишете еще? Когда вы в прошлом году в Петербурге прочитали, было очень прикольно. Давайте еще?
– (С телефона)
Я не поклонник творчества его,
Но, сука, пишет хорошо:
Про «Лабутены», «Питер пить».
Его мы стали уж любить.
И каждый что-то выделяет для себя,
Но не попса же, честно говоря.
Там смысл, в песне мысль звучит,
Но цензорам не пропустить.
И слушаем мы в интернете все,
И в караоке он берет свое.
Пусть все же не поклонник я его,
Но сука, сука, пишет хорошо!
